Алексей Атеев - Код розенкрейцеров
Он представил себя голого, в кровавой воде. Сбежится вся квартира: Сералиона Вильгельмовна, Надя, 3ахар Захарович, малолетний Бориска, Зойка, Матильда Карловна, старуха Лепешинская, тетя Клара Угрюмова, Спиридон, ее муж. Да и из других квартир прибегут. Еще бы! Событие!
Будут обсуждать. Мол, попался на воровстве, обокрал благородную гражданку. Потом начнут извлекать тело. Его передернуло – непристойное зрелище. А не дай бог, ворвутся в ванную, когда он еще будет жив. Тогда и вовсе позор.
Еще способы?
Отравление.
Ну, это и вовсе глупость. Чем травиться? Сулемой, как курсистки? Мышьяком? А может, уксусной эссенцией? Тетя Клара Угрюмова как будто травилась эссенцией, когда ее Спиридон загулял с татаркой Флюрой. Пойти, что ли, проконсультироваться?
Бред! Бред!!!
Остается один простой и верный способ – петля. Конечно, несколько примитивно… И по-плебейски! А вдруг не получится? Он где-то читал, что при самоубийстве через повешение возможно повреждение шейных позвонков без дальнейшей смерти. И тогда всю оставшуюся жизнь будешь ходить с кривой шеей. Потом, говорят, во время повешения происходят самые неприятные вещи: недержание мочи, кала… А еще эрекция. Отвратительно! И все-таки… Петля – самое подходящее решение.
Коломенцев вскочил о кровати и заметался по комнате. Глаза лихорадочно перебегали с одного предмета на другой. Неужели все это – ложе под балдахином, которое он с таким трудом сумел построить, именно построить!.. Эти кресла, письменный стол и книги… Главное – книги! Неужели они останутся, a его не будет… Кому все достанется? Скорее всего растащат соседи, а еще вернее – выбросят на помойку. Вдобавок посмеются, разглядывая его любимые вещи. Скажут: «Барина из себя корчил, а сам по чужим сумкам шарил».
Впрочем, чего жалеть вещи, ведь себя он не жалеет. Столько в жизни пришлось потерять, стоит ли переживать о груде хлама.
Он упал в кресло и обхватил голову руками. В своей долгой жизни он несколько раз оказывался в безвыходной ситуации, когда казалось – жить дальше не стоит. Но никогда еще он не был так близок к осуществлению этого, как сейчас. Да и то… Все бессмысленно… все утло и отвратно… Не лучше ли разом поставить точку? Точку! Жирную и четкую. И как же это осуществить? Хватит ли решимости?
Нужна веревка. Но у него нет веревки. Одолжить у соседей? Вздор! Зачем подводить людей? А может, подходит галстук? Он распахнул створки платяного шкафа. Галстуков у него целая коллекция. Выбирай любой. Вот хоть этот, с павлиньими глазками. Предел безвкусицы, так он считал, но это подарок. Тем более подарок женщины. Он вдруг вспомнил ее ласковые руки, только руки, ничего больше. «Где вы теперь, кто вам целует пальцы?» – всплыли строки из романса Вертинского. Коломенцев повертел галстук, отшвырнул его прочь. Ерунда, ерунда!.. Галстук не выдержит веса тела. А может, выдержит? Он же шелковый. Нет, не выдержит…
Вздор! Вздор!
Взгляд наткнулся на несколько ремней, висевших среди галстуков. Вот хотя бы этот, из крокодиловой кожи. Он купил его когда-то в Сан-Паулу. Отличная вещица. Ремень наверняка не лопнет. Коломенцев попробовал разорвать кожу – куда там! Добротная работа, и пряжка шикарная, из настоящего серебра. Вещь! Значит, решено, для самоубийства он использует именно ремень.
Так! Теперь куда его приспособить? Он заозирался по сторонам. Ничего подходящего. Как же быть? Только крюк, на котором держится люстра. Что же. Сойдет и он. К чему теперь люстра? Долой! Теперь – на что встать? Стол он в одиночку не подтянет, слишком громоздок. Кресло?
Он подтащил кресло, залез на него, попытался дотянуться до крюка. Нет, слишком низко, да и неустойчиво. Он – Коломенцев – привык все делать основательно. Вешаться – так уж на совесть. Как же быть? Но что подумают соседи? Да, вопрос. Или пойти попросить у тети Клары Угрюмовой табуретку? Лампочку, допустим, вкрутить нужно.
Он побежал на кухню. Там, как ни странно, никого не оказалось. Игорь Степанович схватил первую попавшуюся табуретку и поволок ее к себе. Поставил под люстрой, залез, сорвал осветительный прибор, потянул за крюк. Вроде держится крепко. Он спустился и снова заметался по комнате, продолжая сжимать в руке ремень из крокодиловой кожи.
В эту минуту своим растерзанным видом и ремнем он напоминал разгневанного отца семейства, собравшегося устроить нерадивому ребенку суровую экзекуцию. Но старый мукомол намеревался устроить экзекуцию самому себе.
И тут словно прозрение нашло на Игоря Степановича, он снова уселся в кресло и попытался собраться с мыслями.
Что же он делает? Зачем?! Неужели он, всегда гордившийся своей выдержкой и твердостью духа, настолько малодушен… Что, собственно, произошло? Залез женщине в сумку? Да не ерунда ли это? Кто осмелится назвать его вором? Но ведь назвали! А как же честь? Он опять встал, подошел к окну, глянул на улицу. Вот идут люди. Может быть, среди них те, кто видел его позор, запомнил лицо. Завтра они будут показывать на него, тыкать пальцем, ехидно улыбаться, гневно плевать вслед… Он обесчещен. И смыть позор можно лишь одним.
Коломенцев снова взял ремень в руки, сделал петлю, приладил ее на шею. В тот момент, когда он возился с ремнем, ладонь нащупала под рубашкой, на теле, нечто, о чем он совсем забыл. Коломенцев расстегнул рубашку и достал крестик. Золото тускло сверкнуло на ладони. Маменькин крестик… Невольная слеза застлала глаза. Увидятся ли они там?.. Вряд ли. Самоубийство – великий грех. Никогда не был особенно религиозен, но крест носил в память о матери. Может, лучше снять его? Ведь маменька не одобрила бы подобного поведения. Нет! Пусть крестик останется с ним.
И снова сомнения закрались в душу. То ли он делает? Не ведет ли себя нелепо и безрассудно? Плевать! Ведь решил же! Или он – не мужчина?
Коломенцев вновь залез на табурет, зацепил ремень за крюк и попытался накинуть петлю на шею. Ремень был короток. Этого еще недоставало. Придется подложить что-нибудь под ноги. Но что?
Он тоскливо осмотрелся. Только книги… Три-четыре увесистых тома… Потом резко толкнет их ногой, и готово. Какие же книги взять? Пушкина? Кощунство! Достоевского? Более подходяще. Дальше, Мопассана. Туда его, мерзавца. Ага. Вот Бердяев. Сгодится. И, взгромоздившись на трех китов, больше всего занимавших умы русской интеллигенции, Коломенцев выпрямился во весь гренадерский рост. И накинул петлю на шею.
Он замер и попытался осмыслить свои ощущения. Ощущения были вполне обычные в подобной ситуации. Умирать не хотелось. Он представил себя, болтающегося посреди комнаты с вывалившимся синим языком, и содрогнулся. Как гадко! Рот наполнился слюной, нестерпимо захотелось в уборную.
О господи! ТОЛЬКО ЭТОГО еще не хватало! И почему он не выпил стакан водки? Было бы легче умирать. Но не спускаться же снова? Или… Или прекратить эти глупости и жить. Жить!!!
