Алексей Атеев - Код розенкрейцеров
– Ну вот, сама же и защищает. А может, они заодно?!
– Да какой он приличный?! Небось всю жизнь по тюрьмам мыкался. А как выйдет, так снова за старое. Не может без этого.
– Намылить ему шею!
Очередь кипела и бурлила, но до рукоприкладства пока не дошло.
– Товарищи, – взмолился Коломенцев. – Господа…
– Ах, господа! – закричала крашеная.
– Вы слышали. Да он не наш! Он – чуждый!
– Шпион!!! – заорал юнец, предлагавший накостылять Коломенцеву по шее.
– Шпиона поймали!!!
– Товарищи, товарищи, я не хотел! Это как-то само собой.
– Смерть шпионам! – закричали в очереди. – Бей его!!!
И могло бы тут случиться совершенно ужасное, но суровый бас неожиданно покрыл визги и вопли:
– Что тут происходит?
Толпа мгновенно распалась, и перед Коломенцевым вырос сурового вида товарищ в синей милицейской форме и фуражке с красным околышем.
– Вот, вора задержали, – робко послышалось из глубин толпы, – к дамочке в сумку залез!
– Этот?! – чудовищного вида палец уперся в грудь Игоря Степановича.
– Он!
– Что-то не похож. Где пострадавшая?
– Я здесь. Не залез он. То есть залез, но не специально. Он – нечаянно.
– А вы что скажете? – обратился милиционер к Коломенцеву.
– Я? Я?
– Вот так всегда, – заключила крашеная, – как воровать – пожалуйста, а как отвечать – у них речь пропадает.
– Ваши документы!
Судорожно шаря по карманам и совершенно ничего не соображая, Коломенцев бормотал что-то про ошибку и случайность, при этом содержимое его карманов вываливалось из пальцев и сыпалось под ноги толпе.
Милиционер поднял с пола пропуск и стал внимательно его изучать.
– Так. Инженер-технолог. Мелькомбинат. Паспорт?!
Коломенцев непослушными руками извлек из пиджака искомый документ.
– Ага! Прописка в порядке. Что это вы, гражданин, себе позволяете?
– Я не хотел, – чуть не плача сообщил Коломенцев, – я прошу меня простить. Я никак не предполагал.
– Простите его, товарищ милиционер, – попросила пострадавшая, – он и вправду не хотел. Старый человек, что с такого взять?
На суровом лице милиционера явственно читалась борьба между служебным долгом и великодушием. Наконец великодушие победило.
– Ладно, папаша, – сказал милиционер, переходя от официального тона на грубо фамильярный. – Вали отсюда, чтоб глаза мои тебя не видели.
Безвольно опустив руки, поплелся Игорь Степанович прочь, забыв о хлебе, да и вообще обо всем на свете. Его шатало. А вслед раздавалось:
– Ишь ты! Жаль, что в участок не сволокли!
Коломенцев, втянув голову в плечи, семенил, точно побитая собака.
«Как же это?! – билось в потрясенном мозгу. – Как же это?!» Впервые в жизни его назвали вором, чуть не избили, а главное – имели все основания так поступить. Ведь он, несомненно, залез в сумку сердобольной гражданки. Но почему?! Почему!!! Приступ клептомании? Но ничего подобного раньше не случалось…
Наконец он отошел достаточно далеко от булочной, остановился и оглянулся. Преследования не наблюдалось. И тут новая ужасная мысль проникла в сознание. А если его видели знакомые? Что тогда? Он схватился за голову и взвыл. Какая-то женщина шарахнулась в сторону и покрутила пальцем у виска.
Видели! Видели! Несомненно, видели! Он вспомнил, что в толпе в булочной мелькали ехидно улыбающиеся лица сослуживцев. Сколько пересудов теперь будет на службе. Пальцем тыкать начнут. Вор! Он – Игорь Степанович Коломенцев – вор!
Мукомол, словно оживший мертвец, механической походкой поднялся на свой этаж, отворил входную дверь, потом дверь в свою комнату и, как был в костюме и шляпе, рухнул на кровать. Его разум был не в силах понять произошедшее, а совесть, потрясенная случившимся, требовала правдоподобного объяснения.
«Как же могло случиться, – пытаясь размышлять взвешенно и беспристрастно, думал Игорь Степанович, – что на шестьдесят четвертом году жизни я вдруг стал вором?» Он многое пережил в жизни, знал и горе, нужду и голод, но никогда не брал ничего чужого. Лучше бы его назвали убийцей, чем вором. «Как жалок тот, в ком совесть нечиста», – всплыли в памяти строки Пушкина. Именно! Именно!!!
Что же делать?
А может, не стоит так уж стенать и каяться? Что, собственно, произошло? Залез в сумку? Да этого просто не может быть! Случайно в толкотне его рука оказалась прижата к сумке гражданки. Сумка, очевидно, была открыта. По чистой случайности рука скользнула в сумку. Все очень просто. Ведь даже милиционер, страж порядка, понял, что Коломенцев не вор. Да и в толпе звучали слова в его защиту. Ну какой он, помилуйте, вор?!
Будь Коломенцев обычным советским человеком, воспитанным в условиях всеобщего равенства и презрения к частной собственности, он бы удовлетворился подобными доводами. Но Игорь Степанович образовался в те легендарные времена, когда вокруг понятия «честь» разводили антимонии, непонятные современному человеку. Игорь Степанович был соткан из условностей и предрассудков. Не зря он в беспамятстве воскликнул в булочной: «Господа!» И это на сорок втором году советской власти?! Поразительно!
Коломенцев застонал и перевалился на спину. Шляпа слетела с его красивой седой головы и упала к подножию монументальной кровати. Ах, если бы это была голова! Да, читатель! Благороднейший мукомол потерял всякий вкус к жизни. В эту минуту больше всего ему хотелось умереть, чтобы не видеть собственного позора.
Вдруг он вспомнил! В голове словно забухали паровые молоты, тело обдало холодом. Он действительно залез в сумку. Коломенцев даже вспомнил свои ощущения, когда осторожно открывал застежку на ридикюле. Страх, восторг, упоение собственной смелостью. Он сделал это сознательно. Он хотел обобрать сердобольную гражданку.
Все внутри сжалось. Он не мог даже стонать. В подобных ситуациях есть только один способ остаться честным. Самоубийство. Эта мысль пришла словно извне. Еще раньше, в булочной, она вертелась где-то на окраине сознания, а вот теперь выкристаллизовалась отчетливо и страшно. Именно!!! Вот он, выход! Коломенцев приподнялся и сел. У него хватит решимости на поступок. Но хорошо сказать, хватит. А как? Каким то есть образом? Будь у него пистолет или хотя бы охотничье ружье… Пуля разносит затылок, брызги крови и мозга на бархатных шторах, на стенах… Честно и благородно… В лучших традициях русского дворянства. Но ведь он не дворянин. А купечество? Как кончало счеты с жизнью оно? Тоже стрелялось. Лучшие, конечно, представители. А он – лучший! Или нет? Он задумался. Какая, собственно, разница, лучший или не лучший? Все равно ведь пистолета у него нет. Еще какие способы существуют? Можно вскрыть вены. Этим способом кончали счеты с жизнью в его молодости разные студентишки-неврастеники, докторишки и прочие разночинцы. Довольно мерзко и, кажется, болезненно. Бритвой по запястью, плоть расползается как холодная телятина под ножом… А перед этим ложатся в ванну. Почему в ванну? Ах да. Если рука будет не в воде, кровь свернется и кровотечение постепенно прекратится. Кажется, кто-то из древних таким образом расстался с жизнью. Кажется, Сенека, римский философ-стоик. Стоикам, конечно, проще. Итак, бритва. Бритва у него есть. Но ванна… Она общая. Допустим, он совершит акт суицида в общественной ванне. А как воспримут его поступок соседи?
