Наиль Измайлов - Никто не умрет
— Э, чай вернули быстро, — громко сказал я кухне. Кухня отмолчалась.
— Достали, — сообщил я и прищурился.
Холодильник с плитой дернулись в разные стороны, пол придвинулся и испуганно показал высохшие разводы, цепочки следов, босых и оносоченных, мелкие соринки — и пару чаинок, упавших вот только что. Я присел, рассмотрел их, сунулся пальцами за газовую плиту и чуть не сорвал ноготь. Встал, огляделся, отодвинул стол и выволок плиту из ниши, в которой она стояла всю свою жизнь — года три, значит. Далеко идти плита отказалась, но я решил, что теперь-то руку протисну. Мне хватит. Попробовал сунуться или заглянуть сверху — темень сорная, хоть ты исщурься весь.
Я сел, потом лег на пол и потянулся в щель невесть зачем. Пошарился там в сухих преградах, которые соединялись в самые неожиданные углы, собрал колючую горсть и вытащил ее наружу, чтобы не отвлекала больше. Ну и вдруг это чистый чай, кстати. Заварю, коли собирался.
Горсть была такая, что Дюймовочка с разбегу о тыкву убилась бы, — чай, гречка, обломки макарон, серые крупинки какие-то, буэ-э. Без чая сегодня, Измайлов, строго сказал я, стряхнул добычу в ведро, вытянулся на полу и полез снова. Надо же разобраться, что там такое и зачем.
Пальцы потыкались в пол, в плинтус, в стенку, в пол — и продавились дальше. Я замер, подождал и попробовал вытянуть руку еще немного. Она вытянулась, хотя вроде было некуда, и еще вытянулась, и еще. По шершавому теплому, по очень гладкому прохладному, опять по теплому непонятному. Я уже не понимал, под каким углом и на сколько метров умудрился растянуться и какие там могут быть поверхности, если стена внешняя, а рука все ползла и ползла тихим ужиком, и где-то уже рядом с нашей невзорванной машиной ткнулась в клочковатую мягкость. Странно знакомую. Я попробовал разобраться на ощупь, слегка повернулся — и тут в плечо вступило. Как ножкой табуретки, а сверху еще Таисия Федоровна села — ну, например. Я и охнуть не смог. Собрал пальцы и потащил руку обратно. Вместе с мягким клочкастым. Не бросать же, раз нашел. И потом — они меня без чая оставили, вот им за это.
Руку долбануло, теперь будто локтем шарахнулся, электрической косточкой, хотя не шарахался я и не задевал ничего. Я вякнул невнятно-возмущенное, извернулся и выдернул наконец руку с добычей.
С зайцем.
Это был мой заяц, тот самый, любимый и пропавший. Такой же, как раньше, — с голубыми прозрачными глазками, серыми катышками и расходящимися швами, только мелкий. Или это я покрупнее стал?
— Вот вы уроды, — сказал я жалобно. — Это ж мой заяц, вы что?..
И замолчал, гладя пальцем лысинку между ушами.
Заяц был не новым — он никогда новым не был, — но вполне чистеньким, целеньким и незамусоренным. А у меня бы он вряд ли выжил, у Дильки тем более — она по малолетству девушка лютая была, во все стороны путь кукольными бошками устилала, натурально. Стало быть, спасибо воришкам, что сохранили его для меня. Ну, для меня получается, хоть цель была другой. И спасибо, что сюда притащили, внезапно понял я. Заяц потерялся, когда я мелкий был, мы тогда в однушке на Чистопольской жили. А нашелся в новой квартире за новой газовой плитой.
Ха.
Я, дурак, седел тут усердно, боялся всякой жуткой гадости. А жуткой гадости игрушки, между прочим, не нужны. Они салагам нужны вроде меня мелкого и прочим деткам. Бичуре какой-нибудь, городского подвида. Не хватало еще бичуры бояться.
— Спас… — начал я и спохватился.
Похлопал в ладоши, не выпуская зайца из подмышки, и задвинул плиту на место. Я не особо вслушивался, что там шипит и булькает злобно, зато решил было из благодарности гостинчик какой-нибудь для ребят на полу оставить — хлеба там, сыра какого-нибудь. Но не стал. Во-первых, кот сожрет — где он, кстати? Так и дрыхнет, паразит, пока я с медвежьей болезнью сражаюсь. Во-вторых, нет у меня ни сыра, ни хлеба. А главное, быстрее бичуры крысы с тараканами набегут. Они не такие прикольные. Хотя они сбежали. К тому же мама набежит, и это будет ни разу не прикольно. Даже если я про зайца расскажу. Она порадуется, конечно, но этого зайца, например, к моей ладошке пришьет. А папа стишок сочинит типа «С любимыми не расставайтесь».
С любимыми. Ха.
На часах было 02.45. Опять. Ну и ладно.
Я прижал зайца к щеке и шепнул ему в глупый глаз:
— Quyan, min sine yawatam.
Лег, обнял игрушку и спокойно уснул. Я ведь знал, что теперь все будет хорошо.
Прикольно, да?
Часть четвертая
Учись на «хорошо» и «отлично»
1
— Измайлов, вот ты сволочь все-таки, — сказала Катька.
Здравствуй, школа.
Чмошники входят в класс боязливо. Сперва голову в приоткрытую дверь всунут, потом на пороге помнутся, потом решаются наконец. Нормальные пацаны входят смело.
Я входил не как чмошник, но и не как нормальный пацан. Ночка прошла мимо нормы, утро было полегче, но тоже дурноватое. Не до пацанства мне было и не до нормы.
Я проснулся в семь утра, как по будильнику, который, само собой, не ставил. С этой рехнувшейся техникой что, как и куда ставить-то? К тому же я не был уверен, что пойду в школу. Ну странно, в самом деле: я на данный исторический период свободный человек, к тому же весь в траблах, на хозяйстве и за старшего. Имею право и отдохнуть немножко, и за домом последить, пристально так, не отвлекаясь. Это я вчера так думал — про себя и шепотком, чтобы совесть не разбудить. И еще думал: просплю так просплю. А проспать собирался непременно. И не проспал. Мозги вот заспал малость — это было.
Я сел на диване, позевал, разлепил глаза, убедился, что уже 7.02, так что еще пять минут вздремнуть не получится, встал на вялые ноги, сдержанно гадая, почему у меня болят все мышцы и половина суставов, включил чайник, отдал должное ванной и пошел будить Дильку. И на пороге ее комнаты споткнулся о кота, который, гад, даже не отполз — мявкнул возмущенно и тюкнул меня лапой в лодыжку.
Я вспомнил, что Дильки здесь нет. И папы с мамой здесь нет. И жизни такой, как была, нет.
Я чуть не заплакал, честно говоря, и на всякий случай заглянул все-таки в комнаты к Дильке и к родителям. Вдруг мне вся эта чехарда с отъездами, приездами, драками и многосерийной жутью приснилась. Бывают такие сны — долгие, правдошные и на пятьсот частей, так что не поймешь, проснулся ты или, наоборот, из реальности ненадолго голову выставил.
Я рассмотрел пустые кровати, перешагнул через горы одежды, которые набросал вчера, вздохнул и пошел завтракать и собираться. Неохота мне было в таком доме весь день проводить.
Насчет завтракать я погорячился. Обычно мама всякого с вечера настряпывала, мне оставалось разогреть и проглотить. Сегодня мамина служба поддержки не работала, а сам я годился разве что в передержку какую-нибудь. В смысле, бульон-то я себе приготовил и пару раз мощно его использовал — но убрать в холодильник как-то не додумался. И он, кажется, скис. Люто так скис, в прошлом году еще — и с тех пор набрался новых качеств, несовместимых с человеческим обонянием и существованием. Моими уж точно.
