Наиль Измайлов - Никто не умрет
Но даже про себя я это договорить не успел: лифт со скрежетом дернулся и застыл — вроде перекосившись. Меня, во всяком случае, на стеночку бросило, аж поперхнулся. И свет погас — ме-едленно так.
Я понажимал кнопки, попинал двери, попытался раздвинуть их и высмотреть что-нибудь в щель. Без толку.
Американским героям удобно — они как застрянут, сразу люк в потолке ш-шить в сторону — и по канатам к крыше. Их бы в наши лифты. Чтобы люк поискали и чистенькую шахту, сверкающую серо-синим. Или до диспетчера попробовали бы доораться. О, кстати.
Я подсветил кнопки папиным телефоном, нашел вызов диспетчера, ткнул и прислушался. Динамик внизу панели помалкивал. Я вдавил клавишу и сказал, не отпуская:
— Здрасьте. Я тут это, застрял. Улица…
В динамике зашуршало. Я кашлянул и повторил:
— Здрасьте. Вы слышите?
Шуршание сменилось свистом, бархатным таким, потом выше и тоньше, аж уши заложило. Я сморщился и сообщил по складам:
— Алло, у вас тут…
Динамик рявкнул басом и будто взорвался. Я отлетел, как от толчка, и грянул лопатками в алюминиевую стенку. Чуть морковку с телефоном не выронил. В ушах ворочались пустые бочки.
— Вы долбанулись, что ли! — заорал я с обидой. — Убить же можно!
— Убить, — отчетливо сказал женский голос.
Вспыхнул свет. Лифт дернулся и скользнул вниз. Остановился на первом этаже и открылся.
Я шагнул к панели, поднес палец к вызову диспетчера, отдернул его, громко сказал: «Дебилы больные, блин» — и побежал в школу.
Машина стояла на месте, целехонькая и почти чистенькая. Я обежал вокруг, заглядывая в стекла, подмигнул мигающему под лобовым стеклом бледному огонечку и вчесал. Добежал без приключений, но явно после звонка. Охранник Фагим разбурчался, но я уже проскочил в гардероб, а оттуда усвистал к доске объявлений уточнять расписание. Оно не изменилось, первым география. Я рванул было на третий этаж, но тормознул и вернулся к стенду. Именно в этот миг у верхнего объявления отлепился краешек, который перегнулся и заслонил текст. Я вытянул руку, — она тряслась, — и расправил листок. Уф. Ничего страшного. Обычная глупость: «Внимание! Уборка классов проводится согласно расписаниям, утвержденным в начале учебного года». А мне показалось, что буквы «у», «б» и «р» набраны крупнее остальных. Или не показалось. Ё-мое, буду я еще объявы про уборку анализировать. Урок идет давно.
Опаздывал я радикально, но все равно вошел не как чмошник. Постучался, открыл дверь и замер, не входя и не всовывая головы. Увидеть все сразу не удалось, ну и ладно — голова бы опять поплыла, или там начал бы охотиться за кем-нибудь. За картой природных зон в лучшем случае, но мог бы и за Катькой, запросто.
А получилось, что она за мной.
Я ждал, что урок уже идет, — соответственно, графичка Людсанна встретит меня суровым замечанием и велит садиться. А графички не было. Вообще никакого учителя в классе не было.
Я ждал, что раз училки нет, то наши или бесятся потихоньку, или быстро-быстро доделывают домашку — а, на каникулы ничего не задавали, значит беситься должны. А никто не бесился. Почти все сидели не то что спокойно, а издевательски смирно и пялились в доску. Три или четыре девчонки — девчонки, ёлки! — выстроились у последнего окна, что-то разглядывая.
Я ждал, что мой борзоватый, со стуком, заход будет встречен общим ржанием и приветственными криками. Ну это стандарт. Ржать принято всегда, кто бы и как бы ни являлся. А заорать полагалось моим дружбанам — все-таки все каникулы не виделись, пусть для них эта неделя была легкой и быстрой. А никто не заржал и не заорал. Даже Кир с Ренатом так в доску и пялились, типа уравнение в уме решали. Внимание на меня обратила только Катька.
Она отделилась от тыловой группки, заулыбалась загадочно и пошла ко мне, плавно, танцующе — красиво, сказал бы я, если бы не презирал эту дуру, — но удивительно быстро. Я и сообразить не успел, что же такое знакомое она напевает, а Катька уже подошла вплотную. Девочки, когда в разные стороны вырастают, я заметил, любят такие фокусы — подпереть собеседника вторичными признаками и моргать невинно да наслаждаться тем, как собеседник потеет и разбухает в разных ненужных местах. И очень они теряются, когда потения-разбухания не происходит. Катька, есть у меня такое подозрение, после такой вот неудачи мной и заинтересовалась — и натурально гонять взялась. У меня первый-то раз почти случайно вышел, от растерянности, а дальше западло было отступать. Сегодня тем более.
Я склонил голову набок — к счастью, мы снова переросли всех девчонок в классе, кроме Светки Лоншаковой, — и хотел снисходительно поинтересоваться чем-нибудь, пожестче да побыстрее — а то зашумело-заиграло все внутри, как я ни сдерживался. А Катька сама сделала голову набок, словно дразнясь, качнулась и быстро присела, как будто обнюхивая меня. Мне такая дичь представилась, что я чуть не отшатнулся, прикрываясь руками, — сдержался лишь потому, что это был бы смешнющий позор на века. А Катька выпрямилась, улыбнулась удовлетворенно и сообщила:
— Измайлов, вот ты сволочь все-таки.
— И тебе привет, родная, — ответил я хладнокровно, в основном от прибалдения в связи с такой встречей. — А обосновать?..
Но она уже отошла все той же пританцовывающей. Я тупо глядел вслед, соображая, действительно Катька обнюхивала меня, или споткнулась, допустим, или пыталась красиво потянуться. И действительно ли Катька подходила, напевая в такт своему подплясыванию не просто что-то знакомое, а песенку про Nail is my love. Ту самую, что я слышал вчера в наушниках, а до того не слышал нигде никогда.
Догнать и спросить, что ли, подумал я, пытаясь выгнать холод из живота. И обнаружил, что холода уже и нет и что я пялюсь не вслед, а в несколько конкретных точек, прыгая глупыми глазами и мыслями. И Катька это знает, хоть смотрит прямо перед собой. Девчонки всегда про такое знают. Особенно красивые. А Катька сегодня была дико симпотная, как в рекламе или журнале каком. Накрасилась, что ли. Или с весною расцвела.
Ну и цвети по холодку, танцующая магнолия, решил я и силой отвернулся. У меня и так забот по брови. Вспомнить бы еще, какая первейшая.
— Измайлов, ты на урок пришел или постоять здесь немножко? — сухо поинтересовалась Людсанна за моей спиной.
Я поспешно проскочил в класс, повернулся к графичке и поздоровался.
— Здравствуй, здравствуй. Ну и чего застыл? У меня вся спина белая? — осведомилась графичка.
Спину я не видел, а все остальное было не белым, а загорелым и даже блестящим. Людсанна сегодня тоже здорово выглядела, почти как молодая.
