"Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Парфенов Михаил Юрьевич

Эти олухи не дали ему самолично застрелить виновника!

Пули отбрасывали черные тела назад; на грязно-белой одежде распускались бордовые цветы. Зазвенели вопли, заглушая пальбу. Толпа рассыпалась. Большинство остались лежать на земле, остальные разбежались – кто бросался к лесу, кто пытался укрыться в хижинах. С теми, кто искал спасения в лесу, разобрались раньше всего: пули валили их на бегу, последний рухнул у самой опушки, задрав напоследок грязные пятки. Потом загудел огнемет, одну за другой превращая хижины в огромные костры. Крики перешли в истошный визг. Пылающие фигуры выскакивали из охваченных огнем хижин и метались по деревне, поджигая все на своем пути. Черный дым заволок небо.

Полковник подумал, что отличить горящую женщину от горящего старика очень сложно и только горящих детей ни с кем не спутаешь: они маленькие. Еще он подумал, что парни сами лишили себя возможности позабавиться с местными девчонками (а девчонками после долгого воздержания у них иногда считались даже беззубые старухи). Обгоревшими наверняка побрезгуют.

Но и пусть. Какая-то высшая сила, устав раз за разом наблюдать одно и то же, сломала идеально отлаженный механизм. Предполагалось, что он будет долго и нудно выспрашивать, где прячутся повстанцы; его парни начнут демонстративно отстреливать жителей деревни по одному; потом им надоест, и в ход пойдут мачете, потом дойдет до женщин, и всем станет насрать на повстанцев (сам он в этом этапе никогда участия не принимал, чем наивно гордился). А дальше – то, что останется от селения и его жителей, предадут огню и всей кодлой отправятся искать партизан сами. Рано или поздно их всегда находили, кто-то из его бойцов получал-таки по заслугам, остальные завершали зачистку. Раз за разом – одно и то же.

А сейчас все пошло лучше некуда. Да, кричали, да, обожженные и простреленные тела корчились на земле, и парни остервенело добивали людей мачете. Но эта вспышка безудержного насилия казалась гораздо лучше хладнокровного, методичного истребления. Он не был частью этого. Он не отдавал приказа. Он ни при чем. Он вообще идет в кино…

– Полковник! – подбежал к нему парень с измазанным сажей лицом и забрызганным кровью мачете в руке. – Полковник, с вами все в порядке?

– Лучше некуда, – ответил он. – Я как раз собирался пойти в кино.

Солдат ошалело разинул рот, и Полковник тут же решил послать в этот рот пулю, но попал почему-то в ногу, и коленная чашечка бедолаги разлетелась кровавыми брызгами. Парень загарцевал на одной ноге, завывая, как подбитая камнем шавка. Еще никогда Полковник так позорно не мазал и нашел это до того смешным, что заплакал. Он подобрал оброненное солдатом мачете и пошел к берегу. Позади что-то кричали его ребята, а жители деревни перестали кричать. И ревел огонь.

Он шел и шел, в одной руке болтался пистолет, в другой – мачете, по щекам текли слезы, в сердце звенело ликование: все! Баста! Не будет больше палящего зноя и вони запекшейся крови, не будет жужжания мух и гудения пламени, стихнут обезьяньи вопли и улюлюканье его остолопов за спиной – господи, как там их всех звали? Он переплывет озеро (пусть оно и размером с океан), пройдет через лесок и доберется до дома. Мать всплеснет руками и прочтет длинную лекцию о том, что нельзя плавать в одежде. Отец скажет, что мало его драл, и все трое станут смеяться, а сестра оторвется от журнала и вставит, что его не драли вообще, а зря. Почему-то сестру ему хотелось увидеть больше всего, хотя она и поставила ему однажды отменный фингал… Впрочем, за дело.

Вот оно, озеро, огромное, как целый океан. Или это и есть океан? Их вертолет стоял на берегу – лопасти отбрасывали на песок тень, похожую на морскую звезду. Завидев Полковника, из кабины вылез первый пилот. Его заместитель сейчас «веселился» в деревне.

– Что там у вас стряслось?

Полковник поднял пистолет и выстрелил снова. На сей раз куда удачнее: пилот, вскрикнув, отлетел назад, ударился головой о дверцу вертолета и сполз на землю, оставляя кровавый след. Полковник опустил пистолет и двинулся дальше – в море.

Вода заплескалась у бедер, дошла до груди. Волны накатывали на Полковника, толкали обратно. Где-то в вышине перекликались чайки. Полковник зажмурился и поднырнул под набегавшую волну.

Он открыл глаза в мерцающей лазурной полумгле. Дно здесь резко уходило вниз, и чем глубже, тем становилось темнее. Внизу царил и вовсе непроглядный мрак, и Полковник понял, что погружается в него.

Что-то маленькое и черное в правой руке неумолимо тянуло вниз. Полковник решил избавиться от этой дряни и разжал пальцы. Черное и маленькое стремительно пошло ко дну… Если тут, конечно, было дно. Он тем не менее продолжал погружаться. Что у него в левой руке? Огромный нож… Он уже начал разжимать пальцы, как вдруг на него нахлынул какой-то совершенно необъяснимый ужас.

Что-то большое, оливково-зеленое поднималось из мрака ему навстречу.

Он вцепился в рукоять мачете с такой силой, что заболели пальцы.

Он увидел острые зубы.

Он увидел огромный, немигающий, будто из стекла отлитый глаз.

Он увидел изгибы гигантского, зеленоватого, покрытого слизью тела.

Он увидел… ничто.

Полковник не знал, как оказался на этом острове, не знал даже, как он называется. Он лишь понимал, что остров не тот, который они с ребятами зачищали. Тут не было сгоревшей деревни и мертвых людей. А живые, которые его окружили, вместо бесформенных грязно-белых роб носили одни лишь набедренные повязки, а в руках держали грубо сделанные остроги.

Он помнил, как открыл глаза на песчаном пляже, как его долго и мучительно рвало соленой морской водой, как, услышав скорбную перекличку чаек, он удивился, что все еще жив. Но совершенно не помнил, как плавал по океану и каким образом умудрился не утонуть.

Он помнил чудовище, поднявшееся из пучины, хоть и смутно. Но никак не мог вспомнить своего имени и откуда он родом. Он знал лишь то, что он – Полковник и что он убивал таких людей, как эти вокруг, пока все не утратило смысл. Вероятно, течение унесло его в открытый океан, а там его подобрали рыбаки из какого-то туземного племени.

Черные лоснящиеся рожи склонились над ним, сверкая белыми зубами. Черные руки схватили его. Кто-то вырвал из пальцев мачете. Полковник понял, что сейчас его убьют и съедят, и забился в руках туземцев.

Его притащили в деревню, и Полковник решил, что сырым его есть не будут, а сперва изжарят.

Но и жарить не стали, а вместо того, чтобы съесть, – хорошенько накормили и напоили. Полковник решил, что его откармливают на потом, и совершенно успокоился: не стыдно принять смерть от рук людей, умеющих откармливать скот. Значит, не такие уж дикари.

Голые ребятишки бегали вокруг Полковника, тыча в него грязными пальцами и заливисто хохоча – над его обожженной солнцем кожей, над покрывавшей лицо щетиной, в которой засохла морская соль, над мокрой, обтрепанной одеждой. Дети есть дети, подумал Полковник, они всегда глухи к чужому несчастью. Что черные, что белые.

– Дети – злобные твари, – сказал он. Ребятишки все разом остановились, будто у них кончился завод, и уставились на него любопытными черными глазенками. – Дети, – продолжал он, – это наше будущее, и по ним видно, что всем на будущее насрать.

Они смотрели на него с таким неподдельным интересом, что Полковник решил продолжать. Но тут набежали мамаши (такие же наседки, как те, что водились в его родном городке, только черные и с голыми сиськами) и утащили детей прочь, повторяя какое-то слово на незнакомом Полковнику языке. Впрочем, он и сам догадался, что слово это означает «сумасшедший».

– А почему бы и нет? – сказал он вслух. – Весь мир такой.

Если Полковника и считали безумцем, то проявили потрясающую беспечность, даже не попытавшись его связать. Он мог бродить где вздумается и брать, что пожелает. Пару раз он, сам не зная зачем, брал свое мачете, которое туземцы повесили на стену одной из пустующих хижин, так и не найдя ему применения. Белые при виде психа с огромным ножом подняли бы крик и попытались бы его обезвредить самым безопасным для себя способом: застрелив или огрев чем-нибудь по башке. Черные просто забирали мачете и невозмутимо вешали обратно на стену.