Георгий Песков - Злая вечность
Но дома… дома, когда он не видел ее, он думал о ней иначе. Она теряла для него образ куклы. Начинала жить вампирической, высосанной у другого жизнью. Становилась реальной женщиной. И как женщину, реально, плотски он любил и желал ее. Он придумывал дли нее тысячи нежных ласкательных слов, сочинял о ней стихи. Наконец начал писать дневник, состоявший, собственно, из ряда влюбленных писем. Под каждым числом было обращение: «Моя желанная, здравствуй» или «Я опять хочу побеседовать с тобой, дорогая». В этих письмах он подводил итоги кропотливой работы, которой он себя посвятил и которая состояла в собирании мозаичной картины нового мира. Ее фрагментами было все, что он видел и слышал, все окружающее. О содержании картины в целом он едва ли догадывался. Знал только, что размеры ее грандиозны и, работая, находился в непрестанном изумлении перед возникающим. Чтобы все записать, приходилось торопиться. Иной раз рука не поспевала за стремительностью мысли, вместо букв и слов на бумаге появлялись странные знаки, которые он сам навряд ли смог бы прочитать. Но князь не замечал этого: ему некогда было перечитывать. Он изнемогал под бременем вновь и вновь накоплявшихся мыслей.
4. О предметах неодушевленных
Последнее время князь начал избегать витрину антикварной лавки. Слишком реальностью вошла в его жизнь любимая женщина, страшно казалось опять увидеть грубо символизирующую ее диванную куклу.
Но мечта о ней была всегда с ним. Ночью он писал ей свой дневник, являющийся одновременно складываемой по кусочкам картиной мира. Дни шли на собирание материала. У него лежала уже огромная куча вырезок из газет, иностранных и русских. Тут были криминальные истории трупов в чемоданах, любовные похождения звезд мюзик-холлов, сообщения об опытах омолаживания животных и спаривания человека с обезьяной, всевозможные катастрофы, землетрясения, бури, ураганы, самоубийства и несчастные случаи, какой-нибудь провал министерства большинством трех голосов, интервью с мисс Европой (о том, какой шоколад она предпочитает или какой губной помадой пользуется), боксерские и шахматные состязания и корреспонденция о вновь открытых «лучах смерти», могущих истребить в одну секунду население земного шара до последнего человека. Все это классифицировалось князем, разносилось по рубрикам, снабжалось иногда длиннейшими комментариями.
Не менее ценный материал находил для себя князь в городском музее. Трудно сказать, чего именно это был музей. В нем, без всякого плана, были собраны всевозможные предметы. Князь часто заходил туда. Ему именно нравилась совершенная бесцельность и несообразное нагромождение этого, по большей части, очень ветхого хлама.
Музейные вещи, как и сообщения газет, не имели между собой видимой связи, но тем упорнее искал в них князь нужную ему связь внутреннюю. Чего только тут не было! Были статуи святых, такие же, как на соборе, с лицами плоскими, иногда совершенно безносыми, иногда как бы изрытыми оспой. Были безголовые. Было множество отдельно лежащих рук и ног. Казалось, будто наполнявшие город калеки приносили сюда свои отрезанные члены и они, с течением времени, здесь окаменевали.
Были в музее и картины, портреты: дамы в робронах, с локонами над ушами; мрачные как убийцы короли и герцоги в коротких панталонах буфами, в шляпах с перьями; наконец, и просто ничем на вид не замечательные господа с крохотной красной ленточкой в петлице черных фраков.
Одну из этих картин князь полюбил особенно. Иногда он подолгу сидел перед ней на бархатном диванчике, странно усмехался и бормотал: «Превосходно! прямо-таки превосходно!»
Картина изображала банкет. Впрочем, присутствовали на нем, почему-то, одни мужчины. Все они были отлично одеты в военные мундиры и фраки. Каждый держал в руке по бокалу шампанского. Все эти элегантные господа улыбались. Но что это была за улыбка! Как очевидно, как глубоко все они устали. Устали говорить и слушать речи, чокаться… устали улыбаться. Невыразимая мертвенность была в этом увековеченном веселье. Сначала князь объяснял такое впечатление тем, что в настоящее время все эти господа — господин префект, господин мэр, господа члены муниципального совета и другие, имена которых были выгравированы на медной пластинке — наверно, уже покоились на городском кладбище: картина была помечена 1891 годом. Он раздумался над тем, что, стало быть, с течением времени портреты, как и живые люди, меняются. Но потом догадался, что дело не только в этом. Все вещи, все картины этого странного музея походили на предметы, собранные на столе вещественных доказательств: безмолвно свидетельствовали они о некогда совершавшейся трагедии.
Только в качестве вещественных доказательств имели, например, смысл эти собранные в отдельный зал чучела экзотических птиц, рыболовные принадлежности доисторического человека, которые тоже занимали довольно обширную комнату. Нелепость внешняя скрывала глубокий внутренний смысл. Особый запах — запах плесени, пыли, истлевающих в сундуках старых платьев, необитаемых домов — волновал князя предчувствием этого внутреннего смысла.
Никто не заходил сюда, никто не мешал. Да и кому, кроме выжившего из ума и погруженного в оккультизм русского князя, могла, в самом деле, прийти охота любоваться мумиями, чучелами пеликанов и портретами давно умерших господ членов муниципального совета?
5. Библиотекарь
Библиотека — она помещалась в одном здании с музеем — была обширный зал в форме неправильного многоугольника. На высоких, до потолка доходивших полках тускло поблескивали позолотой старые, наполовину истлевшие под своими кожаными переплетами книги. В середине зала стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол, обставленный тяжелыми стульями с высокими и прямыми спинками. На одном из них, возле жарко натопленной чугунной печки, сидел библиотекарь. Остальные были пусты. Эта парадная комната со множеством старых книг, зеленое сукно и в строгом порядке расставленные стулья странно действовали на князя каждый раз, когда он входил. Ему казалось, что здесь назначено очень важное заседание какого-то тайного общества. Председатель, придя первым, ожидает остальных членов. Сейчас они войдут и рассядутся. Князь испытывал смущение: он понимал неуместность и даже невозможность своего здесь присутствия. Но председатель, как бы желая ободрить, оживленно и громко отвечал на его поклон:
— Bonjour, monsieur!
Князь, не без робости, подходил к столу.
Лицом он был похож на хамелеона, этот библиотекарь. Зеленоватый оттенок морщинистой кожи; непомерно широкий рот с бескровными узкими губами. Выпуклые глаза, от круглых очков в черепаховой оправе, казались огромными. Но самой поразительной особенностью в наружности библиотекаря был — его язык. Язык у него был чрезвычайно тонкий и увертливый. Во время разговора он то и дело мгновенным, совсем неуловимым движением, высунув его, облизывал себе губы. Так делает ящерица, когда ловит насекомое. Глянцевитая лысина во всю голову, покрытая на макушке черной шелковой шапочкой, и длинная черная блуза-пальто придавали его фигуре некоторое сходство с католическим священником.
