Стивен Кинг - Игра Джеральда
Жестоко. Да, она могла позволить себе быть откровенно грубой, особенно теперь, когда перед ее глазами маячила фотография спортивного автомобиля с обложки брошюры, принесенной Джеральдом. В это мгновение она увидела пухлого маленького мальчика с розовым лицом и залысинами.
Джеральд выхватил брошюру из ее рук и удалился, не проронив ни слова. С тех пор вопрос о покупке «поршэ» больше не возникал… но она часто замечала его в обиженном, как бы ничего не выражающем взгляде Джеральда.
Сейчас она наблюдала более впечатляющую версию этого взгляда.
— Ты говорила, что Это выглядит заманчиво. Вот твои собственные слова: «Это выглядит забавно».
Неужели она действительно говорила так?
Возможно, что и так, но это было ошибкой.
Настолько глупо, все равно что поскользнуться на банановой кожуре. Конечно. Но как можно сказать об этом собственному мужу, когда нижняя губа у него начинает дрожать, как у малыша, готового закатить истерику?
Этого Джесси не знала, поэтому она отвела взгляд… и увидела нечто, что абсолютно ей не понравилось. Версия мистера Ухаря, принадлежащая Джеральду, нисколько не увяла. Очевидно, мистер Ухарь не ведал о том, что ее планы несколько изменились.
— Джеральд, я просто не…
— … хочу? Ну, что ж, это чертовски ценное замечание, правда? Я специально взял на работе выходной. А если мы проведем здесь и ночь, то я также потеряю и завтрашнее утро. — Он поразмышлял немного и добавил: — Ты сказала, что это выглядит заманчиво.
Она собралась выполнить свои обязанности, как уставший карточный шулер («Да, но сейчас у меня болит голова; да, но сейчас у меня перед менструацией разламывается низ живота; да, но я женщина, поэтому могу и передумать; да, но сейчас в этом Пустынном Одиночестве ты испугал меня, ты, грубый, неотесанный самец»), это вполне удовлетворяло его самообман или его «я» (эти два понятия часто становятся взаимозаменяемыми), но, прежде чем она успела выложить карту, любую карту, снова зазвучал новый голос. Впервые он зазвучал громко, и Джесси была разочарована, уяснив, что вслух он звучит так же, как и в уме: сильно, сухо, решительно, уверенно.
Он звучал до удивления знакомо.
— Ты — прав. Кажется, я говорила так, но то, что было забавным, ты разрушил сам. Я думала, что, возможно, мы возродим наши отношения, вспомним нашу юность, а потом посидим на террасе, покопаемся в саду. Возможно, немного поразвлекаемся после захода солнца. Разве в этом есть что-то преступное, Джеральд? Как ты думаешь? Скажи мне, потому что я действительно хочу знать.
— Но ты сказала…
Последние пять минут разными способами Джесси говорила ему о том, что хочет освободиться от этих проклятых наручников, а он все еще не снимал их. Ее нетерпение переросло в ярость.
— Господи, Джеральд, это перестало забавлять меня почти сразу же, как только мы начали, и, если бы ты не был таким же непробиваемым, как стенка, ты бы давно понял это!
— Твой ротик. Твой милый, ироничный ротик. Иногда я так устаю от…
— Джеральд, когда тебе что-то приходит в голову, до тебя невозможно достучаться. Кто же в этом виноват?
— Мне не нравится, когда ты в таком настроении, Джесси. Когда ты такая, я тебя совсем не люблю.
Все изменилось от плохого к ужасному, но самое жуткое было то, как быстро это случилось. Внезапно она почувствовала себя смертельно уставшей, на ум ей пришли строчки из старой песни Поля Симона: «Мне не нужна такая сумасшедшая любовь». «Ты прав, Поль. Может быть, ты и невысок ростом, но в песнях твоих много смысла».
— Я знаю, что ты не любишь. Ну и хорошо, что не любишь. Потому что сейчас вся проблема в этих наручниках, а не в том, нравится тебе это или нет, когда я говорю тебе, что изменила решение. Я хочу освободиться от этих проклятых железок. Ты слышишь меня?
С охватившим ее разочарованием Джесси поняла, что нет. Джеральд действительно не слышал ее. Он наполовину все еще был захвачен игрой.
— Ты так чертовски противоречива, так саркастична. Я люблю тебя, Джесс, но я ненавижу твою дерзость. Всегда ненавидел. — Он вытер пальцами розовую мякоть надутых губ, потом печально взглянул на нее — бедный, одураченный Джеральд, обремененный женщиной, которая притащила его сюда, в первобытный лес, а потом отказалась от своих женских обязанностей. Бедный, обманутый Джеральд, не проявляющий ни малейшего желания достать ключи от наручников со шкафа, стоящего рядом с дверью, ведущей в ванную комнату.
Ее беспокойство переросло в нечто иное — пока она переворачивалась со спины. Теперь это была смесь гнева и страха. Такое чувство она испытывала раньше только однажды. Когда Джесси было лет двенадцать, ее брат Вилл подшутил над ней в свой день рождения. Это видели все ее друзья, и все они смеялись над ней. «Ха-ха, очень смешно, сеньора». А ей вовсе не было смешно.
Вилл смеялся громче всех, он корчился от смеха, бил себя руками по ляжкам, волосы его свесились на лицо. Это происходило через год после появления «Битлз», «Стоунз» и других групп, поэтому волосы у Вилла были очень длинными. Эти свисающие волосы закрыли от него Джесси, поэтому он не имел ни малейшего представления о том, насколько сильно Джесси разозлилась… однако он прекрасно знал, как быстро меняется ее настроение. Он продолжал смеяться, пока волна эмоций не переполнила ее настолько, что она поняла: нужно что-то делать с этим, иначе она просто взорвется. Поэтому она сжала обе ладони в один кулачок и что есть силы двинула своего возлюбленного братца по зубам, когда тот наконец-то разогнулся и посмотрел на нее.
Удар пришелся в самую цель, и Вилл вскрикнул от пронзительной боли.
Позже она пыталась убедить себя, что он кричал скорее от неожиданности, чем от боли, но даже тогда, когда ей было двенадцать, она знала, что это не так. Она ударила его, ударила очень сильно. Нижняя губа лопнула в одном месте, а верхняя — в двух, она очень сильно ударила его. А за что? Неужели только за то, что он поступил глупо? Но ведь ему было всего девять лет (именно в тот день ему исполнилось девять), а в этом возрасте все дети глупы. Нет, это была не ее глупость. Это был ее страх — боязнь того, что если она и сделает что-нибудь с этой отвратительно зеленой волной злобы и смущения, то эта волна
(потушит солнце),
взорвет ее изнутри. Правда же была такова: внутри нее был колодец, вода в нем была отравлена и, когда брат подшутил над ней, это значило, что Вильям опустил ведро в колодец и вытащил его наполненным пенящимся дерьмом. Она возненавидела его за это, она предполагала, что именно ненависть подтолкнула ее к подобным действиям. То, что таилось в глубине ее души, испугало Джесси. И теперь, спустя столько лет, она осознала, что все это еще в ней… и оно все так же приводило ее в бешенство.
