"Самая страшная книга-4". Компиляция. Книги 1-16 (СИ) - Парфенов Михаил Юрьевич
Ее голос прервал его воспоминания:
– Закурить не найдется? Я свои забыла.
Вместо ответа Дубовик резко свернул к обочине и заглушил мотор. Повернулся к Гале, положил руку ей на плечо. Она отпрянула.
Ее страх еще больше заводил его.
– Знаешь, Галя, – сказал он, – мне надоело, что ты все время от меня шарахаешься. Я ведь тебе все-таки жизнь спас. И тебе, и твоей дочурке. Не появись я вовремя…
– Вы хотите опять меня трахнуть, я правильно поняла?
– Фу, какие вы, детдомовцы, грубые, – скривился Дубовик.
– Тогда чего вам надо? – устало спросила Галя. – Больше вы ничего от меня не добьетесь. Найдите себе другую любовницу и оставьте нас с Катей в покое.
Он достал из кармана сигарету и протянул ей. Галя долго смотрела на нее, потом, не выдержав, взяла. Он дал ей прикурить.
– Для начала я хочу знать, что ты наговорила Шерхану. Он ведь сперва передо мной на задних лапках ходил, и вдруг…
– Ах вон оно что! – Она выпустила дым в окно. – Ну хорошо. Выбиваю я с ним свидание. Охота, понимаете, узнать, как отец мог полезть на свою родную дочь. Он сидит такой побитой собакой. Отпираться не стал: хотел мне отомстить. Ревность, понимаете, замучила. Ну и пьяная похоть. С той бедной девочкой у него ведь так и не получилось… И тогда мне захотелось сделать ему плохо.
– Та-а-ак?.. – с интересом протянул следователь.
– Я сказала ему, что это конец. Что теперь ему не избежать вышки. И что, когда приговор приведут в исполнение, мы с Катей закатим праздник. Он помолчал, а потом так гаденько ухмыляется: «Размечталась, милая. Лешка раньше меня вытаскивал и сейчас вытащит». Тогда мне захотелось сделать плохо вам обоим. «Нет, милый, говорю, не вытащит тебя Лешка. С Лешкой, говорю, у меня давно все на мази. И кстати, как мужик он в сто раз лучше тебя». Видели бы вы его морду! В кои-то веки я тоже смогла причинить ему боль.
Вот сука! Дубовик содрогнулся, вспомнив, как во время очередного допроса Марк вдруг взвился из-за стола, вцепился железными ручищами ему в глотку. Если бы не подоспели ребята…
– Недурной ход! – признал он. – Очень даже. Но следующий за мной. Итак, у меня две новости: плохая и очень плохая. С какой начать?
– С какой хотите.
– Курение вредит твоему здоровью.
Галя вымученно усмехнулась:
– Надо понимать, это «очень плохая»?
– Хуже некуда, – серьезно сказал Дубовик. – Просто плохая новость заключается в том, что одну нашу общую знакомую скоро посадят.
– Ну попробуйте! – усмехнулась она. – У меня для вас тоже две новости: нет состава преступления, а сейчас не тридцать седьмой. Выбирайте, какая для вас хуже.
– Галочка, Галочка… – притворно вздохнул Дубовик. – Вспомни, что говорил наш великий вождь и учитель в том приснопамятном тридцать седьмом: был бы человек, а статья найдется. Например, убийство и разорение могил.
Сигарета в ее губах задрожала.
– Вы не имеете права.
– Я здесь право, – произнес следователь. – А ты никто и звать никак. Безродная девчонка, жена убийцы и алкоголика. Никому до тебя дела нет, не было и не будет. Как не будет и до твоей дочурки, когда ты отправишься мотать срок. Кроме бабки, которая давно с чертями знается. В чертей, положим, верит только местная деревенщина, а органы опеки скажут «маразм», но ведь ты понимаешь, куда это приведет?
– Жаль, что Марк не смог вас тогда убить, – прошипела Галя.
– Вижу, что понимаешь. В детдом. При кровавом совке там, конечно, царили мрак и ужас, тебе ли не знать, но сейчас у нас демократия, понимаешь. Свобода нравов! Раньше вас, сироток, в баню водили, а теперь в сауну возят. К богатым дядям. Девочка у тебя симпатичная, так что…
Он не договорил. Галя с воплем кинулась на него, метя ногтями в глаза.
– Нападение на представителя власти! – радостно гаркнул Дубовик и вогнал ей кулак в низ живота. Она разинула рот. Сигарета упала на резиновый коврик, подмигнула огоньком и потухла, выпустив на прощание тоненький виток белесого дыма. Галя скрючилась на сиденье, со всхлипами втягивая в себя воздух.
– П… рошу… – всхлипнула она, когда снова смогла дышать.
– Я смотрю, мы уже не такие дерзкие?
– Ка… тенька ничего в… ам не сде… ла… ла…
– Понимаешь, Галочка, мне вдруг почему-то очень захотелось сделать плохо вам обеим. Око за око, знаешь ли. Но если ты не против сделать мне хорошо…
– Я… я… что хотите…
– Я знал, – мягко произнес он. – Я знал, что ты умная девочка.
Она подняла голову. В глазах ее дрожали слезы, и Дубовику вдруг стало не по себе. Настолько, что он уже готов был завести мотор и просто отвезти ее домой.
Но потом он снова подумал: эта сучка принадлежала Шерхану.
– Давай… – выдохнул он.
Непослушными руками он расстегнул брюки, положил ладонь ей на затылок и толкнул ее голову вниз.
Ритмично двигаясь у нее во рту, слыша, как она хрипит и давится его закаменевшей плотью, он вспоминал, как Марк корчился на полу комнаты для допросов, захлебываясь собственной кровью, – в точности как когда-то маленький Лешка Дубовик с плачем извивался в пыли, пока звонко хохочущий Марк бил его ногами за какую-то ерунду.
Тебя я тоже забил ногами, думал он. Да, долг платежом красен, дружище Шерхан. А утречком я снова тебя навестил, преспокойно повесил в камере, как собаку, и ни у кого не возникло вопросов, потому как все считали, что туда тебе и дорога, а теперь я трахаю в рот твою вдовушку – и как тебе это нравится, гребаный садюга?
А потом все мысли растворились в ослепляющей вспышке наслаждения, и он, судорожно вцепившись Гале в уши ногтями, разрядился в жаркую глубину ее горла с такой силой, что зазвенело в ушах.
Он вовремя распахнул дверь и любезно придерживал Галю за плечи, пока ее мучительно рвало в заросли подорожника.
Катя рассталась со Стасом только у самой калитки. Забрав у него свой портфель, она подождала, когда он скроется из виду, а потом бросилась через двор, ворвалась в дом, швырнула портфель и рявкнула:
– Ба!
Ответа не последовало. Тишина стояла пугающая.
Сбросив туфли, Катя вихрем пронеслась по комнатам, зажигая повсюду свет. Не стоило делать это перед грозой, но темноты, в которой, наверное, таились бабушкины друзья, убивающие людей, она вынести не могла.
Что-то случилось на кладбище… Вдруг и в этом замешана бабушка?
В бабушкиной комнате свет не зажегся. Тьма гнездилась по углам, и часы отбивали свое бесконечное «так… так…».
Катя стиснула кулаки, впиваясь ногтями в ладони.
Не за нее отомстила бабушка Ленке, нет. За нехорошие слова про папу.
– Лгунья… – прошептала Катя. – Ведьма проклятая.
И сразу, ужаснувшись себе самой, зажала ладошкой рот. Гнев сменился стыдом. Будто в ответ на ее святотатство, за окном грянуло, как из пушки, стекло отозвалось жалобным комариным звоном.
Кате стало не по себе. Когда так внезапно налетает буря, говорила бабушка, это наверняка колобродит нечистая сила в поисках новых жертв…
Она выбросила эти мысли из головы. И стала думать о Стасе. Хороший он все-таки. И папа у него был хороший, даром что квасил похлеще ее папы, пока печень не отказала. И тем не менее он никогда – ни разу! – не поднял руку ни на Стаса, ни на его маму.
Но что тогда двигало папой? Что сделало хорошего человека плохим? Может быть… может быть, этого хорошего человека никогда и не существовало?
Новый удар грома вырвал ее из оцепенения. Катя сжала кулаки, чувствуя, как накатывает злость. Непривычная злость, веселая, успокаивающая.
– Да пошел ты! – вслух сказала она. – Мне плевать на тебя, слышишь?
Внезапно она встрепенулась. Белье! Маме только не хватало, чтобы вчерашняя стирка пошла насмарку.
Сбегав за тазом, она выскочила на двор, второпях забыв обуться. Нежная молодая травка приятно щекотала босые пятки. Ветер тут же освежил пылающее лицо, раздул юбку колоколом. Деревья размахивали ветвями, словно пытались поймать уносимые ветром листья, белыми крыльями хлопали простыни на веревках. И над всем клубилась громада грозовой тучи, подсвечиваемая снизу росчерками зарниц. Вдали сверкнула молния, рассекая белым зигзагом густеющую черноту, и небо отозвалось оглушительным треском, от которого у Кати на мгновение заложило уши.
