Самая страшная книга 2016 (сборник) - Гелприн Майк
– Не-ет… – Взгляд Заряжнева блуждал, как у безумного. – Уж точно здесь, среди повозок да палаток этих, точно…
– Пожалуй, – сам не зная почему, согласился мальчик.
И они разошлись каждый в свою сторону.
«Лабиринт, проклятый лабиринт», – твердил про себя Заряжнев, шагая мимо цирковых фургонов, пытаясь открыть то одну, то другую дверь. Но все двери оказывались заперты. Чувство у офицера было такое, что, если вот прямо сейчас он не увидит Мари, случится какая-нибудь ужасная вещь. Ни один человек не встретился ему на пути, спросить о сестрах-танцовщицах было не у кого. Тишина стояла неестественная, неподвижная – точно и внутри повозок нет ни единой живой души. Но Заряжнев не задумывался, отчего все окружающее стало вдруг так невероятно. Он задыхался, голова шла кругом, в глазах темнело. Потом появилась какая-то белая пелена, сначала показавшаяся туманом. Но нет, это белые портьеры… Полупрозрачные занавеси из рваного кружева. Они повсюду. Он побежал, уворачиваясь от этих раздуваемых несуществующим ветром полотен, от их прикосновений, похожих на касания крыльев призрачных птиц.
Однажды среди неверных, дрожащих материй Заряжневу померещились знакомые фигуры. Две девушки шли вместе, взявшись за руки, и весело смеялись чему-то, как давние подруги.
Та, что в белом, – средняя из сестер, Александра. Такие же прекрасные черные глаза, как у Мари. Нет, не совсем такие же… У Мари во взгляде особенная, ей одной свойственная глубина и… тайна. Темная, недобрая тайна. Только вот этого, последнего, недоброты, Заряжнев в первую их встречу разглядеть не сумел.
А кто же вторая девушка, в светло-зеленом платье? Белокурые волосы, капризно вздернутый носик, приподнятые как бы в легком удивлении брови… Шарлотт Марсье! Ну конечно, она…
Другой раз Заряжневу почудилось лицо старика Нерящева. Да так близко, что он даже отпрянул. А Нерящев, обрадовавшись его испугу, рассмеялся визгливо и пронзительно. И тут же лицо его пропало в белых складках занавесей.
Третье видение – цирковой клоун с ярко раскрашенной физиономией, покрытой толстым слоем белого грима, с намазанными кроваво-красными губами и глазами, жирно обведенными черным.
«Почему, – мелькнуло в голове офицера, – он и здесь, на улице, не смывает своей краски?»
Видение, словно угадав его мысли, без тени улыбки провело ладонью по щеке и губам – и «краска» не стерлась.
А потом везде Заряжнев стал видеть одну только Мари и слышать ее смех. Она показывалась и тут же исчезала, смеялась, являясь сразу с нескольких сторон… И звала, звала куда-то за собой.
В конце концов офицер понял, что безнадежно заблудился среди непонятных сооружений, нагромождений, бесконечных коридоров и невесомых белых портьер. Он начал спотыкаться, бродил кругами, разворачивался и шел туда, где уже побывал.
Но вдруг все закончилось. Лабиринт, бег, метания… Отодвинулась занавеска, и явилась она.
Мари не смеялась больше, стала серьезна. Произнесла одно лишь слово: «Пойдем!» Заряжнев двинулся за ней следом. Он и думать забыл про все заранее заготовленные извинения и объяснения. Ничего этого не нужно. Она знала, что он придет, она ждала его. Так и должно быть…
Алое платье Мари мелькало пожаром. Заряжнев спешил со всех ног, желая нагнать ее и пойти рядом. Но… не мог. Иногда она оборачивалась, и взгляд ее обжигал, впивался в самое сердце, в душу. Испепелял, пожирал…
Где-то совсем близко раздался грозный рык, мелькнула в воздухе черная молния, и дорогу им преградила огромная черная пантера.
«Из клетки вырвалась!» – пронеслась в голове офицера мысль. Он уже было бросился вперед, чтобы закрыть собой Мари, спасти ее от страшных когтей хищника. Но она не нуждалась в помощи. Грозно взглянула на пантеру, и та, поскуливая, убралась прочь, за трепещущие портьеры.
Они прошли еще немного, и Мари властным жестом остановила Заряжнева. Не глядя на него, сказала по-венгерски:
– Вот, гляди.
Офицер, конечно, ее слов не понял, но увидел, к кому они обращены. Перед старой кибиткой сидел взлохмаченный сгорбленный старик. Его маленькие колючие глазки остро впились в Заряжнева.
– Еще один? – хриплым голосом осведомился горбун. Во рту его, который давно должен был быть беззубым, неожиданно блеснул ровный ряд белых зубов.
– Да, – откликнулась Мари и уже по-русски обратилась к офицеру: – Это мой дядя. Они с тетушкой воспитали нас с сестрами. Только вот теперь он остался один…
– Один, один, – на ломаном русском языке прокаркал старик. – Не поднимется моя женушка… Злые, злые люди пришли с серебряными топорами, с крестами, с деревянными кольями…
– Не печальтесь так, дядя, – снова по-венгерски успокоила Мари, – мы не вернемся туда, где те злые люди. Да ведь уже и нет многих из них… А нас все больше.
– Да, больше, больше, – осклабился старик. – Ты становишься сильнее, Марица. Не тратишь время на обольщения, как прежде, притянешь – так не отпустишь. Жаль, твоя сестра пока не умеет так. А уж младшенькая-то и вовсе… – Он не договорил, только недовольно поморщился.
– Да, время тратить ни к чему, – кивнула Мари. – И сейчас – тоже. Нам сегодня еще на сцену.
Офицера поразило, как отвратительный горбун мог быть воспитателем Мари и ее сестер. Он уже почти сказал об этом вслух, но опомнился: ведь такие слова оскорбят ее!
Оглянувшись, Заряжнев увидел, как с разных сторон приближаются Александра, Шарлотт и Нерящев.
– Мари, а что здесь делают… они все?
Ответа не последовало. Старик тоже поднялся с места и пошел прямиком к офицеру. Но оказалось вдруг, что это уже и не старик, а человек совсем молодой, огромного роста и силы. Исчезли лохмотья, вместо них появился щегольской, но очень уж старомодный костюм. И таким странным было лицо этого человека… Бледное, с тонкими чертами, будто и красивое, но хищное не по-человечески. Черные как смоль волосы сменили недавние седые космы. А вот взгляд остался все тот же – острый. Глаза не просто блестят – светятся изнутри. Все ближе… ближе…
И тут Мари опять стала смеяться. Она смеялась, смеялась, и безумный хохот летел к небу, низко нависшему над площадью свинцовыми тучами.
Сережу искали до позднего вечера, помогали и друзья семейства Зорницких, и прислуга. Софья Михайловна и Натали крепились до последнего, но, когда наконец Сережа нашелся, рыданий сдержать уже не могли. Отыскали его в парке у цирковой площади, в полуобморочном состоянии, бормочущего в бреду про какие-то белые занавески и про грозу. Вызвали доктора. Тот заключил, что с мальчиком от перемены климата приключилась лихорадка, прописал холодные примочки на лоб и полный покой.
Только несколько дней спустя, достаточно поправившись, смог Сережа рассказать о случившемся. Прежде всего он честно признался, что сопровождал Заряжнева в цирк. Почему вызвался сопровождать, умолчал, хотя все и так поняли.
По словам Сережи, помогая Заряжневу найти среди «циркового лагеря» сестер Блохиных, он пошел между рядами кибиток и фургонов. Никого из циркачей видно не было. Вокруг сделалось необыкновенно темно, тишину нарушало тревожное лошадиное ржание. О странных видениях призрачных занавесей Сережа говорить не стал. Сам уже отнес это на счет лихорадки, которая, видно, тогда уже начала его одолевать. Впрочем, и из того, что мальчик считал действительными событиями, кое-что осталось недосказанным.
Блуждал Сережа долго. Вдруг неизвестно откуда появилась перед ним младшая из артисток, Ирина. Она была так ужасно бледна, что лицо ее, казалось, распространяло вокруг себя белое сияние. И голубое платье тоже словно светилось, от чего девушка была похожа на бестелесный мираж. Длинные черные волосы ее были распущены и струились по плечам, спадая до самого пояса, а глаза… В глазах Ирины скрывалась глубокая печаль, темная, страшная, неизбывная тоска переполняла их…
Сережа, и до того не имевший представления, что сказать Ирине при встрече, теперь вовсе онемел. Поймал ее взгляд – и будто нож вонзился в сердце, так поразила его печать тяжкого горя на юном лице.
