Вук Задунайский - Балканский венец
– Неужто и за это тревожишься ты?
– А кому за это тревожиться, кроме меня? Я в ответе за всех, кто живет, кто умер и кто будет жить, ибо все люди – единое целое, хотя они про это и не ведают. Впереди у тебя, брат, много времени, подумай об этом.
Падали ядра на Город, и вздыхал он каждый раз, когда говорила пушка Урбана. Тяжко ранен был Город, но покамест жив и не намерен сдаваться. Были времена, когда стояла столица империи, колеблемая ветрами, и не знала, куда преклониться ей, но времена сии миновали. Теперь не боялась Она за Город. Земной Град построен для того, чтобы разрушенным быть, небесный же нерушим вовеки. Заботило Ее иное. Провидела Она все, что было и что будет, все было открыто Ей, посему жертвовала Она дорогим для Нее во имя спасения еще более дорогого. Черные тучи сгустились над Городом. Но когда те же тучи сгустятся надо всем живущим – на что уповать ему? И вот уже слышала Она голоса из прошлого, настоящего и будущего, и так они перемешались, перебивая друг друга, что сложно было Ей понять, откуда идут они.
Мы будем воевать с теми, которые не веруют в нашего Бога, покуда они не будут давать выкуп за свою жизнь, обессиленные, уничтоженные!
Сколько раз слышала они эти слова! Разными были имена богов, разными были имена людей – но главное оставалось неизменным.
Мы предупреждаем поклоняющегося кресту: ты и Запад будете разбиты!
И смотрела Она на это с тревогой и болью.
Мы сломаем крест и выльем вино!
Все люди были похожи друг на друга, как братья единоутробные. Впрочем, разве не братья они?
Мы завоюем весь мир!
Разве не одна и та же кровь течет в них, в людях?
Мы перережем горло неверным, а их деньги и дети станут трофеями наших воинов!
И вина ли братьев в том, что так жестоки они друг к другу?
Мы говорим неверным: ждите того, что сокрушит вас!
Все они равно молятся Богу, уповая на облегчение страданий своих и усугубление страданий ближнего.
Мы продолжаем нашу священную войну!
Как будто слышит Он их. А впрочем – слышит.
Мы не остановимся до тех пор, пока знамя единости не пролетит по всему миру!
Только хороший слух у Него, и всегда по мощам воздает Он елей.
У вас не будет другого выбора, кроме как принять истинную веру или умереть.
Вставала, вставала черная волна на Востоке, но поднималась навстречу ей такая же волна на Западе, шли валы с Юга – но встречались они с такими же валами с Севера. Схлестнутся они, и ничто не устоит, а полю битвы снова быть здесь. «Покажите мне, что нового несете вы, и найдете злые и бесчеловечные вещи, такие как приказы мечом нести веру, которую вы проповедуете», – говорил император Мануил, отец Константина. Не убоялся он говорить так – открыто, при всех, хотя и пребывал он в те поры в плену Баязидовом. И уж ежели пленник не побоялся говорить такое – так разве пристало бояться взять в руки оружие тем, кто свободен? Поднимутся две волны – и схлестнутся. Кто тогда устоит?
Она вспоминала… Мануил тогда был молод и нерешителен, томился он в заложниках у Баязида, клонился то туда, то сюда, но едва услышал о кресте поломанном да детях, в рабство проданных, как иссякло смирение его. Забыл он про страхи свои и начал говорить правду и только правду, хотя были противники его сильны да злокозненны. Не прошло и полгода, как бежал Мануил от султана, взял в жены прекрасную Елену Драгаши, которую любил всем сердцем, а вскорости возложил патриарх Антоний на чело его адамантовую императорскую стемму с двуглавым орлом Палеологов, расправившим крыла свои. Она помнила это. Базилевс и супруга его в пурпурных, шитых золотом одеждах стояли пред алтарем, и солнечный свет падал на них так, что они, казалось, парили в сияющем эфире.
А потом, на вершине славы своей и могущества, нежданно для всех принял Мануил постриг и под именем Матфея ушел в монастырь Перивлептос. И составил тогда Мануил свое завещание – после плена Баязидова да после Собора Флорентийского не могло оно быть иным. Завещал император потомкам своим никогда и ни в чем не доверять ни Востоку, ни Западу и не полагаться на них. Жаль, что не указал он, на что полагаться и кому доверять. На свои силы, не иначе. Зашаталась империя без опоры.
Трон базилевсов занял тогда старший сын императора, Иоанн. Не передались ему таланты отцовские, зато достались они младшим, Константину и Феофилу, посему и было призвание их большим, нежели собирание останков великой некогда империи. Все империи рушились рано или поздно. Тяжкое это было зрелище. Гнили они изнутри, отравляя все вокруг своими миазмами, предавали правители свои народы, продавали их врагам за гроши, делили на части, сквернословили и дрались за несуществующие и мнимые престолы, а народы в ответ убивали и предавали своих правителей. Смотрела Она на них с жалостью и презрением. Но эта империя отличалась от прочих. Она погибала с оружием в руках, на поле брани, непокоренная. Не потому ли, что и власть ее была разумна и не зиждилась токмо на острие меча?
Тяжко говорила пушка Урбана, грозно вторили ей другие орудия османские, пробивало железо камень, разрывало плоть живую. Гул стоял над Городом, и крики отовсюду неслись предсмертные. Вот уже запылали пожары. Но не покинули постов своих защитники, крепко стояла стена Феодосия. Двинули турки на Город огромные осадные башни – да пожгли их ромеи огнем греческим. Прорыли турки подкоп под стены – да нашли его ромеи и взорвали ничтоже сумняшеся. Сотни воинов османских нашли под землей погибель свою. Но слишком мало защитников осталось у Города.
В ярости был Мехмед. Стояло войско его огромное у Константинополя, давно уже стояло, и конца-края этому стоянию видно не было. Желая смутить базилевса, отправил султан ему новое послание, предлагая на выбор – смерть или переход в веру магометанскую. И нашлись такие, кто предлагал принять сии условия. Были среди них и мегадука Лука Нотар, и кондотьер Джустиниани. Всю дорогу слыли они противниками рьяными, но куда пыл их подевался? Только знал уже базилевс, что не надо выбирать там, где нет выбора.
Тщетно с башен обескровленного Города высматривали дозорные в дымке Мраморного моря паруса кораблей христианских. Препирались венецианцы с Папой, ссорились с генуэзцами из-за каждого дуката. Ждал Город помощи – да не пришла она. Ввечеру зияли в стенах городских страшные бреши. Но не решились турки идти на приступ ночью, а как вышли к стенам наутро, увидали – нет в стенах провалов, будто и не было их вовсе.
