Питер Хэйнинг - Комната с призраком
А тем временем графские слуги напрягали все старания в безуспешных попытках поддержать огонь, который угасал. Им казалось, что в парилке звучат человеческие голоса, и с неистовым усердием подбрасывали они в топку порции угля, но безуспешно. Казалось, огонь насытился и более не хотел пожирать свою пищу. Вскоре на взмыленной лошади примчался граф Конрад и бросился к своим слугам: «Что сделали с леди? Жива ли она?» — на что они отвечали, что, как ни старались и сколько ни бросали угля, жар не поднимался и что леди, по-видимому, жива. Обрадовался граф; он постучал в дверь, за которой находилась его жена, и спросил ее через замочную скважину: «Ты жива, Матильда?» Услышав голос мужа, графиня ему отвечала: «Да, дорогой мой супруг, я жива, и наши дети тоже живы». Вне себя от радости нетерпеливый граф приказал ломать дверь. И когда она под напором слуг сорвалась с петель, он упал к ногам оправданной своей супруги, оросил ее невинные руки слезами раскаяния и вывел ее и своих детей из ужасного места казни в ее покои и потом слушал из ее правдивых уст повесть чудесного спасения. Охваченный гневом на коварную кормилицу и ее черную клевету, приказал он слугам своим немедля схватить ее и заточить в бане. Вот тогда-то огонь разгорелся на славу: труба гудела в свое удовольствие, веселые языки пламени жадно облизывали кирпичные стены топки — и вскоре жар выпарил из грязного тела черную душу.
Уильям Чайлд Грин
ТАИНСТВА КАББАЛЫ
Перевод А. Брюханова
Вечером 29 июня 1555 года, в Лондоне, на одной из узких улочек, ведущих к Птичьему рынку, из темной подворотни неожиданно выскочил коренастый, чернявый разбойник в надвинутой на глаза шапке и в кожаной куртке и с силой ударил ножом в грудь проходившего мимо человека.
— Пречистая Дева! — вскричал неизвестный. — Будь моя кольчуга тоньше, не пришлось бы мне возносить Тебе хвалу! Любишь же ты шутить с возлюбившими Твое имя!
Размахивая кинжалом, зажатым в левой руке, он впечатал правую, одетую в железную перчатку, в лицо негодяя, оставив изрядную отметину; и тотчас же скрылся.
— Эй, Лаузел! — еще один разбойник появился из подворотни. — Какого черта ты валяешь дурака? Так ты едва ли получишь обещанные двадцать фунтов!
— Чума на него, Коннерс! Должно быть, он напялил под плащ кольчугу. Тряси поросят сам, если тебе мало денег. Да ведь ты уже заграбастал золотое кольцо и двадцать шиллингов.
— Тебе бы бабам подшивать нижние юбки! Как был портняжкой, так им и остался! Упустил из-под носа мерзавца. Теперь у него есть все основания считать себя правым. Последняя кварта пива вспенила тебе мозги, Лаузел.
— Ручаюсь, мой клинок достаточно остер, чтобы вспороть твою тушу, — пробормотал раздосадованный Лаузел, пряча оплывшее лицо в капюшон куртки. И оба приятеля снова исчезли в зловонной глубине подворотни.
Тем временем несостоявшийся мертвец торопливо шагал в направлении тюремных казематов, чтобы проведать заключенного в темницу Джона Бредфорда.
Увидев секретаря епископа Гарднера, надзиратель без колебаний впустил его, надеясь, что он принес радостную весть о помиловании кроткого и благочестивого узника. Секретарь нашел Бредфорда стоящим на коленях перед миской со скудной пищей в той смиренной позе, которая приличествует молящемуся. При виде входящего Джон Бредфорд поднялся и распрямил высокое, стройное тело, более подобающее юноше, чем старцу. Благородное лицо его, которого уже несколько дней не касалась бритва, осветила приветливая улыбка; не часто добрые прихожане рассеивали его своими посещениями. Секретарь Гарднера обнажил голову и, смиренно склонив ее, со слезами поцеловал его руку.
— Да пребудут твои тело и дух в добром здравии, сын мой, — проговорил Бредфорд. — В этой обители мне остается одно: обращаться ко Всевышнему в молитвах и размышлять о бренности земных дел. Намедни я понужден был просить Бога даровать спасение рабу своему, епископу св. Бани, заколотому во время заутрени у алтаря Господня.
— Бредфорд! — вздохнул посетитель. — Вы молитесь за того, кто мечтал сжечь вас. Не ради ли вас я зарубил его своим мечом!
Бредфорд вздрогнул и пристально вгляделся в лицо посетителя.
— Я узнаю твой голос! Этот голос нашептывал мне в ухо те же слова; там, у алтаря, когда во храме царило смятение. Зачем ты пришел сюда? В крови не входят к приуготовляющемуся ко смерти грешнику.
— Я не для того сделал это, чтобы покинуть вас, учитель. Да, я — Рудольф из Эдлесбурга.
Старец обнял его, и некоторое время они молчали.
— Двенадцать лет прошло с тех пор, когда я видел тебя в последний раз. Сердце мое огорчилось, услышав голос, похожий на твой, во время бесчинств в храме Божием. Но ты ли это, или мне видится сон? Тут ходят слухи, будто твой старый враг, Коннерс, убил тебя в прошлом году в Хантингтоне.
— В тот раз он сделал все, что мог, Джон Бредфорд, да и сегодня попытался добиться своего, но под моим камзолом была кольчуга; я сталкивался с его людьми не раз; им ведома сила моего удара. Но хватит об этом; я не в Англии, и я не Жиль Раффорд; уверен, с моей помощью вы вновь обретете свободу, Джон Бредфорд.
— Навязываемое под видом добродетели редко оборачивается благодеянием, — проговорил богослов. — Чем думаешь ты помочь мне, когда все мы в руках Божиих?
— Епископ Гарднер не чурается черной магии и с наслаждением варит колдовские снадобья из жаб и гадюк, — отвечал посетитель. — Благодаря познаниям в астрологии и древних языках я удостоен его доверия. К тому же у меня есть могущественная союзница — фрейлина нашей королевы.
— Да, эта женщина умна и милосердна, если не касаться ее веры; но я не вправе рассчитывать на ее помощь. Благодарение Богу за твой приход, но мне желательней принять смерть, нежели отречься от святых заповедей.
— Учитель, быть может, в садах Провидения для нас созрел не такой уж пагубный плод. Гарднер одно время был последователем великого Аальзея и более увлекался языческими учениями, нежели богословием. Из теста, замешенного на суеверии, должен получиться добрый пирог; Гарднер до сих пор грезит каббалой иудеев и корпит над древними фолиантами, которые привозят ему из Падуи и Антверпена. Зловещие предсказания, выпавшие на завтрашний день, приведут его в ужас и, может быть, заставят его изменить решение.
— Как ты молод, мой мальчик, если не знаешь, что жестокость — родное дитя суеверий. Остерегайся предрассудков и не прельщайся лживыми учениями. Не все то золото, что блестит. Остерегайся неверия — последствия его гибельны. Ты знаешь, я сплю совсем немного, как и положено в мои лета, но в последнее время к столь милым снам о моей родине стало примешиваться таинственное видение. Боюсь, что не со святыми помыслами является оно ко мне, прекрасное ликом и голосом, полным сладостной музыки. Дьявольское искушение таится в его обещаниях! В муках провожу я ночи, и только сознание собственной бренности оберегает меня.
