Дэн Симмонс - Зимние призраки
Что же до названия фермы, я окрестил ее «Веселым уголком» из чистого тщеславия, когда в семь лет прочитал рассказ Джеймса. По большому счету, мне просто нравилось, как это звучит. Правда, ферма был чем угодно, но только не веселым местом, когда Старик уходил в очередной запой – он становился злым, если напивался – и мы оба жили в основном каждый сам по себе. Если там и были какие-нибудь «вторые "я”», бродящие тенями по дому, все они принадлежали Старику. Мой отец был весьма одаренным человеком, но в нем отсутствовал некий человеческий ген, позволяющий людям доводить начатые дела до конца. Он бросил Гарвард перед Второй мировой войной без всякой причины – так и не смог объяснить мне почему, – и даже льготы, предоставляемые Солдатским биллем о правах, не заставили его вернуться в высшую школу. Его брат, мой дядя Арт, закончил не только колледж, но даже несколько курсов в университете. Скорее, это мой дядя Арт был тем самым вторым «я» из «Веселого уголка», с которым предстояло столкнуться моему отцу: дядя Арт не пил, писал книги, преподавал, путешествовал, часто менял жен – в общем, наслаждался жизнью. Вероятно, гена радости моему Старику тоже не досталось.
Навеянный «Веселым уголком» вопрос, кем бы он мог стать и что растерял по дороге, сверлила мозг Дейла Стюарта не один месяц. Пытаясь написать свой роман о мальчишках Элм-Хейвена и лете шестидесятого, Дейл вглядывался, не отрываясь, в чистоту и размах того потенциала, о котором лучше было бы вовсе не вспоминать.
Потенциал, решил Дейл, этот в точности тот вид проклятия, о котором как-то говорил Линус из «Арахисовых орехов». Он являлся бременем, пока не был осознан, и вечным наваждением, если был оценен неверно. И каждый день, каждый час, с каждым самым маленьким принятым решением большой кусок потенциала уменьшался, пока – в конце пятидесятых, по мнению Дейла, в последние годы жизни в семье – этот потенциал не истощился до полного нуля.
Клэр однажды обрисовала топографию бытия в схожих терминах: перевернутый конус, сходящийся к полному нулю. Теперь Дейл был согласен с этим определением.
Серьезность их намерения открыть второй этаж несколько протрезвила Дейла. Он оставил Мишель ждать, а сам сходил в кабинет и вернулся с бейсбольной битой.
– Это что, должно защитить нас от призраков? – спросила она.
Дейл пожал плечами. Он захватил с собой еще и фонарик и направил его на заслон из пожелтевшего пластика, пока Мишель доставала свой нож.
– Не окажете ли мне эту честь? – поинтересовалась она.
У Дейла руки были заняты битой и фонариком, поэтому он согласно кивнул:
– Давай.
Мишель не стала раздумывать. Она решительно вспорола первый слой пластика, проведя линию футов в пять длиной от правого верхнего угла в левый нижний. Затем она провела еще одну диагональную линию в другом направлении. Зазубренные обломки упали на пол, когда она потянула на себя первый слой. Оставались еще второй и третий.
– Пока еще есть возможность отказаться от нашей затеи, – усмехнулась она. Глаза ее ярко блестели.
Дейл отрицательно покачал головой, и Мишель разрезала оставшиеся слои, выдергивая их из рамы с таким азартом, будто открывала рождественский подарок.
Дейл и сам не знал, чего он ждал – наверное, дуновения спертого воздуха, ветра, который вырвется из-за стены пластмассы. Но пластик упал, а если что-то и было в воздухе второго этажа, кроме холода, Дейл этого не почувствовал. Зато холод, словно бурная река ворвавшийся через дыру в пластике, он ощутил мгновенно. Мишель со щелчком убрала лезвие своего ножика и поежилась. От холода ее соски явственно проступали под блузкой.
– Как там темно, – сказала она тихо, почти шепотом. – И как холодно.
Дейл кивнул, шагнул в коридор второго этажа и посветил фонариком во все стороны. Здесь все было совсем не как в его сне. Никаких комнат справа – только две закрытые двери слева. Он увидел у стены тот самый узкий стол, который рассмотрел, когда в первый раз вглядывался сквозь пластиковую стенку. На столе стояла лампа в викторианском стиле. Окна занавешены тяжелыми портьерами. Пол из лиственницы – никаких ковров – казался странно чистым. Неужели это место было настолько плотно запечатано почти пятьдесят лет, что даже пыль сюда не проникала?
Прислонив на мгновение бейсбольную биту к столу, Дейл повернул старомодный выключатель лампы. Никакого результата. Либо лампочка вывернута, либо мистер Макбрайд обрезал на втором этаже проводку.
«Да ладно, – подумал Дейл. – Это же было пятьдесят лет назад».
Мишель взяла его за руку.
– Почему мы не могли сделать это при дневном свете? – прошептала она.
– Слишком глупо, – ответил Дейл. Его голос громко прозвучал в пустом коридоре с деревянным полом. – К тому же нам нужно было выпить. – Он снова поднял биту и сделал несколько шагов по коридору, Мишель старалась не отставать. – Лучше останься здесь, поближе к лестнице, – сказал он, проявляя галантность.
– Ага, как же, сейчас, – фыркнула рыжеволосая. – Как во всех этих дурацких фильмах: «Давайте разделимся». Ты уж не обижайся, Дейл Стюарт, но не пошел бы ты с такими предложениями!
Дейл усмехнулся в ответ на ее тираду. Они остановились в дверях первой спальни. В комнате была только старомодная кровать – полосатая простыня и подушка, матрас, пожелтевший от старости, но почему-то все равно опрятный на вид – и одинокий туалетный столик без зеркала. Еще был стенной шкаф, дверца открыта, внутри ничего. Не заходя в первую спальню, Дейл двинулся ко второй, стараясь припомнить подробности своего сна.
Какими бы жуткими ни были эти подробности, во второй спальне не оказалось ничего похожего. Комната была пуста, если не считать детского кресла-качалки, оставленного ровно посередине комнаты, однако прямо над креслом висела массивная, богато отделанная люстра. Огромное серое мокрое пятно расползлось почти на весь потолок, оно походило на выцветшую фреску или тест Роршаха.[18]
– Как странно, – шепотом произнесла Мишель. – Зачем они повесили здесь такую большую люстру. И это детское кресло…
– Если оно вдруг закачается, – откликнулся Дейл – я…
– Заткнись! – сдавленно вскрикнула Мишель. Испуг в ее голосе не был наигранным.
Они вошли в комнату. Дейл щелкнул выключателем. Ничего. Он посветил фонариком на стены, на плотно занавешенные окна, заглянул за дверь. Ничего интересного. Даже узоры на обоях выцвели до полной неузнаваемости.
– Только подумай, – тихо заговорила Мишель, – этим воздухом дышали в последний раз в те времена, когда президентом был Дуайт Эйзенхауэр.
– Просто то, что живет здесь сейчас, вообще не дышит, – произнес Дейл, подражая Роду Серлингу.[19]
