Александр Кудрявцев - Винчестер
Я открыл рот, чтобы хоть выругаться напоследок – и захлебнулся волной теплого резинового воздуха подземки. Лицо обдало упругим ветром, и не успел я даже зажмуриться, как вопящий и грохочущий поезд въехал в меня. Я увидел несущиеся пустые брюха вагонов, залитые неподвижным желтым светом, тускло блестящие поручни и темно-коричневую обивку сидений.
Поезд-призрак снова прокричал что-то и нырнул во тьму, которая медленно переварила красные сигнальные огоньки его последнего вагона.
- Фу-ух… - я остановился, чтобы вытереть с шеи и лба холодную испарину.
- Мы тоже, как сначала с этим столкнулись, очканули! – оживленно затараторил Заяц. – А потом привыкли. Человек, свинья, и не к такому привыкает…
Ким поморщился и пресек словоблудие одним взмахом руки.
- В общем, тема такая, - сказал он. - Проходим трубу, выруливаем к перегону – и там по рельсам. И через пару станций – Горьковская. Ферштейн?
- Ес ичис, - сказал я.
- Ес ай ду, - тут же поправил Ким.
Зануда…
**…Макс. Король компаний, знойная душка… Он действительно был очень красивой породы, помесь кавказца и какой-то русской суки.
Мы познакомились через общих приятелей на вечеринке в моей квартире. Остроумный Макс – студент последнего курса театрального училища - тут же завладел всеобщим вниманием. А я как обычно сидел в стороне и размышлял о странностях мироустройства: почему одним дается все и сразу – талант, ум и красота, а другие могут привлекать к себе людей лишь за счет привлеченных источников?
Под конец вечеринки Макс выложил еще один козырь: рассказал о своем проклятом диггерстве. Подземелья, темнота и приключения. Неудивительно, что Ирада напросилась с ним в залаз. И меня заодно позвала – чтобы отпустил.
Макс для вида поупрямился и согласился. Я видел, как он смотрел на красивую Ираду, но не волновался – красавчик-театрал был приезжим босяком. На следующей неделе мы залезли под землю, в какой-то вонючий коллектор, я потерял каску и тут же разбил голову о какую-то трубу и проклял всех диггеров вместе взятых. А вот Ираде понравилось. Вскоре я понял, что ее и Макса объединяет кое-что еще.
Если умная женщина захочет изменить, это будет похоже на идеальное убийство: отсутствие улик, честные глаза и железное алиби. Но я все равно чувствовал. Когда между людьми проходит трещина, она продолжается в реальность: в нашей квартире начали ломаться вещи, сгорел компьютер, однажды разбилось зеркало. Я пытался вызвать Ираду на откровенность, но она лишь возмущенно смотрела на меня и называла параноиком.
Все, что я чувствовал к ней, почернело и искало выхода. Глядя в эти честные лживые глаза, я понял, что не смогу просто выгнать ее из своей жизни. Я должен покарать их обоих.
Ирада слегка удивилась моему предложению сходить в залаз втроем. Я посулил ей новое снаряжение, и она успокоилась. Макс при встрече был напряженно молчалив, но я так вдохновенно изображал чайника, что вскоре они перевели дух и даже успели пару раз украдкой обменяться нежными взглядами, не думая, что я наблюдаю за ними.
Но чайник давно вскипел.
Я казнил их во время спуска в колодец неподалеку от бункера у «Пролетарской» – Макс сказал, что он очень глубокий, и нужно подстраховаться. Когда они начали спуск, я перебил крепления специально купленным топориком «Берсерк». К сожалению, Макс умер быстро. Ирада еще стонала внизу и просила о помощи. Я плюнул в черноту колодца и ушел.
Да, это было похоже на идеальное убийство. Я сам обратился в милицию – Ираду искали несколько месяцев, но так и не нашли.
На лекциях нам рассказывали, что рай для праведников средневековья представлял собой амфитеатр, откуда те наблюдали за мучениями грешников в аду, наслаждаясь видом торжества справедливости. Но вместо радости праведного суда ко мне пришло нечто другое…
**Время под землей вытянулось бесконечностью, а может, и вовсе заблудилось в лабиринтах из влажного камня. Изредка мы выходили на отрезки каких-то железнодорожных путей. Тогда по сторонам попадались проходы, где во мраке скрывались гермодвери в таинственные отсеки. Ким сказал, что это укрытия на случай ядерной бомбежки. Ничего интересного там нет: обычные помещения в старый синий кафель с водопроводом и туалетами.
Мы словно шли сквозь темное будущее нерасторопного человечества. Представилось, что мы втроем – последние люди на земле, уцелевшие в подкорке вскипевшего мозга планеты. Внутри стало торжественно и печально, будто заиграл орган.
- Никто поссать не хочет? – спросил Заяц и тут же наполнил апокалиптический мрак звонким журчанием.
Я вздохнул, ощутив те же позывы, и пристроился рядом.
И мы снова шли дальше, буравя подземную тьму прирученными светляками факелов. Пару раз Ким останавливался и слушал мрак. Его крупные ноздри тогда раздувались, как у встревоженного животного.
- Ты чего? – неизменно спрашивал Заяц и показывал темноте нож.
- Да так, - бурчал кореец, - опять по ходу показалось… шаги будто за нами…
И мы опять шли, шли, шли, и минуты капали медленно, с оттяжкой, как здешняя влага, сочившаяся из трещин замшелого кирпича. Тьма все уплотнялась и казалось, ее уже можно потрогать рукой, и тогда ладонь защекочет шерсть гигантского подземного зверя, и вот уже шерсть эта лезет в лицо и мешает дышать, а каменные своды все ниже и ниже, сжимают душу в душное кольцо…
Я пошатнулся, чувствуя, как насекомо ползут по лбу холодные капли пота, и уже нет сил смахнуть эту надоедливую гадость с кожи…
- Парни… - выдавил я, - что-то мне…
**…Сначала ты перестаешь петь в душе.
Медведь, наступивший тебе на ухо в детстве, вернулся и стал на горло. Тебя бесят неуместно счастливые лица на улицах. Ты мечтаешь вбить эти веселые зубы в эти веселые улыбки. Трансляции твоей личности из вечерних зеркал все больше напоминают социальную рекламу о вреде алкоголизма.
А утром вновь зачем-то просыпаться. Открывать глаза в пустой белый потолок – и ничего не хотеть. И только врожденное ослиное упрямство не дает протянуть копыта. Ты встаешь, стараясь не смотреть в зеркало, принимаешь душ, в котором не хочется петь, и выходишь навстречу ненавистным счастливым улицам.
Трудоголики и пропоицы занимаются своим делом без выходных. Поэтому тебя еще не выгнали с работы – она помогает забыться не хуже алкоголя. Вшитая в мозг программа ежедневных функций превращает тело в автомат. Когда-то тебя это угнетало. Теперь – выручает.
Оказывается, уединение и одиночество - полярно разные вещи. Уединение – это кислородная камера. Ты уходишь туда, чтобы вернуться. Скрываешься на время, чтобы отдохнуть от людей, глотнуть внутренней тишины, прикинуть, зарядиться – и назад, обновленным, к тем, кто тебя ждет. А вот с одиночеством сложнее. Одиночество – безвоздушная пустыня. Здесь нечем дышать, потому что не к кому возвращаться. Здесь только ты и твои проклятые воспоминания.
