Олег Гладов - Смех Again
Мухтар и Мальчик тоже входят в светлое пятно у крыльца и плюхаются рядом с Рыжим. Я ерошу шерсть на их мохнатых загривках, курю, и все мы вместе слушаем, как Генка в доме начинает вытягивать из мехов… что-то вязкое… что-то смутно знакомое…
…мы дети земли в кукурузных початка-а-а-ах… словно в перчатка-а-ах…
поёт он, и я чувствую, как от его голоса шевелятся волоски на моей коже… вот это Голосина!..
…справа — на-ле-ва-а-а-а-а…
словно по вена-а-а-ам…
Голос с лёгкостью ныряет из нижних нот в верхние и обратно:
…зелёное Солнце искрится…
в такой день не стыдно родиться…
в такой день не стыдно напиться…
…девчонки целуются… всё образуется…
Баян под его чёрными пальцами делает плавные акценты на слабые доли, и вдруг понимаю…
Держите меня крепче! Это же рагга! Это стопудовая рагга, парни!
И я дослушиваю эту пахнущую кукурузными полями, солнцем и девичьими поцелуями песню, постукивая себя ладонью по колену и слегка кивая головой в такт… Офигезная песня… Офигезный голос…
Зашибись, короче… А я, мля, чё-то пьяный совсем…
— В такой день не стыдно напиться, да? — спрашиваю я вышедшего покурить на крыльцо Генку.
— Конечно… — он протягивает мне руку. — Ну, здоров…
Пауза.
— …Дядя Саша…
— Здоров, — я крепко жму его руку. А он жмёт ещё крепче. Он вообще такой — покрепче. На голову выше меня. Шире в плечах. Одет в мешковатый комбинезон с накладными карманами. Такой, знаете, комбез в стиле «почём бензинчик на твоей заправке, Билл?».
Он присаживается со мной рядом, достаёт сигарету и прикуривает. Прикрывая ладонью пламя зажигалки, даёт прикурить мне.
— Слышь Генка… — я всё ещё держу Рыжего за тёплое ухо. — …Ты когда-нибудь слышал про Боба Марли?
— Интернета у нас нет, но радио слушаем… — ответил он. Потом, помолчав, неожиданно пропел:
— Я растамана-а-а… узнаю-у-у-у издалека… Из кармана… Достану два…
— Тссс! — я стукнул его по бедру костяшками пальцев.
— Донт ворри, дядя, — сказал он. — Тут никто не шарит…
Генка чуть наклонился ко мне:
— Папиросы есть?
Папиросы были. Замечательные украинские «штакеты» «Ялта» в маленьком кармашке моего рюкзака. А Всё Что Надо хранилось в коляске Генкиного мотоцикла. Мотоцикла, двигатель которого был разобран и собран обратно Генкиными руками сотни раз.
— Атасная у меня Пулялка? — спросил мой племянник, когда я развернул пакован, сидя в коляске прадедовского «MC», что стоит посреди двора за пределами светового пятна, отбрасываемого плафоном у крыльца. Он постучал по бензобаку:
— Сорок второй год выпуска… Тут даже кресты были… как на танках… Ну как на «Тиграх» и «Пантерах»…
Генка посветил зажигалкой у переднего крыла:
— А здесь номер крепится, зырь…
Этот мотоцикл сохранился в эксклюзивном состоянии с того самого момента, как дивизия вермахта была разбита в лесах под областным центром. Экипаж, которому принадлежал раньше мотык, отступая, открутил пулемёт. Но турель для него до сих пор красовалась на люльке. Атасная Пулялка. Мечта байкера.
— Дашка сказала, ты художник, — говорит Генка, когда мы раскуриваем за
курятником. — И мастюхи ещё бьёшь… да?
Я покивал, удерживая дух Джа в лёгких. Выпустил дым в ночь. Сказал, доставая сигарету:
— Только у меня машинки с собой нету…
— Дядя… — он машет дымящимся «штакетом», и огонёк чертит во тьме маршрут своего движения, — …Посмотри на меня… Какие, нах, татуировки? Ты меня вообще видишь?
И мы громко кашляем, подняв переполох среди спящих внутри сарая птиц. Хе-хе, этот подонок мне нравится…
Потом мы сидим на его Атасной Пулялке и выкуриваем ещё по сигарете.
— Слышь, Генка, — говорю я, — а ты анекдот про «бананив в нас немае», знаешь?
— С детства ненавижу… — отвечает он и рассказывает, как они в детстве играли с Ванькой и Тольчей в Ку-Клукс-Клан. Я просто мру со смеху, когда он описывает, как Иван и Толик гонялись за ним в белых колпаках с дырками для глаз по окрестным полям и жгли кресты.
— Стог колхозный, нах, спалили, — говорит он, и мы начинаем ржать так, что перед глазами появляются летающие звёздочки. Потом на крыльце закуриваем ещё по одной.
— Жалко Ваньку, — говорит он неожиданно, — ништяк был чувак…
— Почему был?
— Ну чё… не видишь, что с ним творится… — Генка вздыхает.
Потом говорит вдруг:
— Здоров, Семён… как дела? — кому-то, вышедшему из дома у меня за спиной.
— Здоров, Генка… Всё в руках Божьих…
Генка кивает:
— В его… в его…
Семён. Присаживается рядом со мной. И дальше они общаются, перебрасываясь фразами через меня. Словно я коммутатор. Генка:
— Чё?.. В церковь всё не ходишь?
— Нет. Я молюсь со своими братьями. Бог внутри нас…
— Дык, молись ему дома тогда…
— Я и дома молюсь… а общая молитва укрепляет…
— А ты что? Слаб, что ли? Нуждаешься в укреплении?..
Семён молчит какое-то время, потом:
— Зачем опять начинаешь?
Генка хмыкает:
— Я не начинаю… Я продолжаю…
Он щелчком отправляет окурок в полёт:
— В церковь к батюшке не ходишь, а к своим бегаешь…
— В Библии сказано, что нарисованным изображениям нельзя поклоняться… мой духовный отец говорит, что все священники в храмах фарисеи… только выгоду ищут… торгуют именем Господа нашего…
— Ты ж крещёный, — Генка наклоняется, чтобы лучше видеть Семёна.
— Меня крестили помимо моей воли, в детстве… и тот крест я не ношу…
Генка кивает:
— Ну да… Твой духовный отец не корыстолюбец… а зачем ты деньги ему каждый месяц таскаешь?
Семён смотрит прямо во тьму. В ту сторону, откуда доносится далёкий лай уткинских кобелей.
— Я не ему… это общая касса нашей общины…
— Ага… — Генка кивает — …и на что вы их тратите? Крестами своими вокруг всё утыкаете?
Я понимаю, о чём речь. Генка, описывая окрестности, рассказал мне, что семёновская община выкупила участок земли, как раз тот, где стоят ржавые комбайны, и поставила там деревянный крест с табличкой «Здесь будет храм Церкви Обвинения». Семён помолчал, потом ответил неохотно:
— Что ты меня подковыриваешь постоянно?
— Я подковыриваю? — Генка лезет в нагрудный карман за сигаретой. — Я дискутирую… Тебя же учили вести дискуссии, да, Семён? Чтоб загонять в лоно церкви заблудших овец… Может, я как раз заблудший баран, а?..
