Светлана Смирнова - Тринадцатый
Лишь только Душейство появилось на трибуне, в небе, прямо над его нимбом загорелась радуга. Сотни херувимов взмыло на радугу, и, на маленьких горнах сыграли небесный марш. Не успел ещё отзвучать последний аккорд марша, как целый отряд амурчиков зазвенели небесную трель на райских колокольчиках.
Последней точкой в приветствие стало хоровое пение Ангелов-Хранителей, под созвучное ржание коней. Удар грома завершил апофеоз торжества.
Высшее Душейство со снисходительным нимбом прослушал весь арсенал приветствий, поправил нимб, и сказал.
— В Добрый путь, дети мои! В Добрый путь!
Официальная часть выпускного бала себя исчерпала.
Во вторую часть бала входил праздничный обед и танцевальный хоровод.
Тринадцатый весь выпускной бал скучал уединенно в сторонке. Когда, к нему подлетел клерк-распорядитель, и сказал, что бы он сдал в костюмерную наряд, Тринадцатый облегчённо вздохнул.
В этот вечер он очень быстро заснул, не смотря на крики, шум, гомон душ-выпускников. Души-выпускники гуляли целые сутки. Некоторые, самые отчаянные умудрялись продлить праздник и до трёх суток. Их не страшил ни карцер, ни отправка на переподготовку.
Иванушка
Новоиспечённый отец уже целый час находился в томительном ожидании.
Выписка Алёнушки и сына была назначена на десять часов утра. Так ему сказали в регистратуре Родильного Дома. Он приехал на пятнадцать минут раньше, и вот уже ждал целый час. Несколько раз к нему выходила медсестра, и ласковым голосом просила подождать, ни объясняя, ни слова.
Иванушка устав держать в руках огромный букет роз и два торта, сложил их на широкий больничный подоконник. Во дворе больницы Иванушку ждали старенькие «Жигули». Коллега по работе и владелец «Жигулей» — Николай — то и дело вылезал из машины покурить. Иван каждые десять минут подходил к окну, и удивленно пожимал плечами. Пожатие означало, что Иван сам не понимает, что происходит, но ничего изменить не может.
Когда степень ожидания достигла высшего накала, Ваня хлопнул себя руками по бокам, и решительно направился к двери. Он решил зайти в заветную дверь. Сколько его ещё будут здесь держать? Не успел он ухватиться за ручку двери, как дверь открылась, и на пороге появилась Алёнушка. Ваня растерялся.
— Ну, наконец-то. — Вместо радости, громко объявил муж.
Алёнушка замерла на месте. Такого замученного мужа она видела впервые за всю их супружескую жизнь.
— Что с тобой? Ты заболел?
Вопросы жены вернули Ивана в реальность. Он подбежал к подоконнику, схватил в охапку цветы, и подлетел к Алёнушке.
— Я уже хотел идти ругаться. — Попытался он оправдать своё поведение.
— Зачем? Что случилось?
— Мне вчера сказали, что выписка в десять ноль-ноль. Я жду вас с половины десятого.
— Кто тебе сказал?
— Старенькая нянечка. Как её зовут, не знаю.
— А, — улыбнулась Алёнушка. — Евдокия Матвеевна. Она любит пошутить над отцами. Особенно, кто первенцев забирает.
Не сдерживая смех, Алёнушка от души засмеялась. Старая нянечка по-своему наказала Ваню за его дурное поведение.
Иван нахмурился. Он до сих пор чувствовал перед женой свою вину. Ситуацию разрядила медсестра. В руках медсестра держала огромный свёрток из пухового одеяла.
— Ну, папаша, забирайте своё создание. — Скомандовала она Ивану.
Иванушка осторожно заглянул под край ажурной пелёнки. Малыш сладко спал.
— А, поцеловать его можно? — Вырвалось у Иванушки.
— Конечно, сколько угодно.
Нежно коснувшись румяной щёчки губами, Иванушка снова укрыл личико малыша пеленкой. Счастливая семья Ивановых отправилась домой. Новоиспечённый отец забыл, про торты стоящие на подоконнике больничного окна. Медсестра забрала их сама. По её мнению это была плохая примета.
Лотта
Тринадцатому казалось, что снится сон. Вот почему-то он слышал только голоса, и совершенно не видел образы. Один голос ласковый, ласковый, а другой голос нервный и скрипучий.
Смотри, хорошенький какой голубок. — Проговорил ласковый голос.
Тринадцатый осмотрел во сне, но не увидел, не голубка, ни того, кто говорил. А, разговор, тем не менее, продолжался.
— Совсем ещё молодёнькая душа. Мантия чистая-чистая. Ни одной затяжки на мантии. Видать горя плоти ещё не познал. В счастье и справедливость ещё верит. Как же он сюда попал?
— Тебе — то что? Твоего разве нимба дело? Бери своё, и полетели, раз наше место заняли.
О — хо-хо, — простонал скрипучий голос. — И, за что мне всё это? Нигде покоя нет.
Голоса звучали рядом, но Тринадцатый не мог ни кого разглядеть. «Странный сон».
— Можно я его потрогаю? Так хочется прикоснуться к молодой мантии.
— Не смей! — Закричал скрипучий голос. — Марш отсюда!
Вскрик разбудил Тринадцатого. Перед его нимбом висели две души, по очертаниям мантии женского рода. Он потряс нимбом, прогоняя остатки сна, и пристальнее разглядел души.
У обеих был весьма потрёпанный вид. Нимбы покрылись ржавчиной. Мантии превратились в комок затяжек. Тринадцатый понял, что столкнулся с самыми старыми душами.
— Ой, Зло, смотри, он проснулся. — Обрадовалась душа с ласковым голосом. — И, такая душа хорошенькая. От неё веет Удивление. — Не обращая внимания на предупредительные взмахи мантией души со скрипучим голосом, ласковая душа, подсела поближе к Тринадцатому. На вид она казалась намного моложе скрипучей души.
— Ты кто? И, зачем здесь? — Поинтересовалась она. Её сладкий тон голоса разливался по мантии Тринадцатого истомой.
— А, я подумал, что вы мне приснились. — Не отвечая на вопрос, заявил Тринадцатый. — Вот такой странный сон — голоса есть, а кто говорит не видно
.
— Испугался? — Участливо кивнула нимбом ласковая душа.
— Мы любим так подшутить. Особенно в земном мире, когда человечек сильно потакает своей плоти. Прилетим к нему, когда он спит, и разговариваем. Сон ему не снится а, голоса наши слышит. Смешно. — Душа со скрипучим голосом рассмеялась, сотрясая свой нимб.
— Ну, что ты ему страхи рассказываешь. — Вступилась за Тринадцатого душа с ласковым голосом. — Ты, не пугайся. — Ободрила она его. — Мама шутит. Правда, шутки у неё не всегда смешные получаются.
— Это ваша мать?
— Да. А, что мы не похожи друг на друга?
— Не знаю, я впервые вижу сразу мать и дочь в небесном обличии.
— А, в земном я никогда и не была. Мама была. А, я нет.
— Хватит болтать. — Прикрикнула, вдруг, мать на дочь. — Бери, что хотела взять, и полетели отсюда.
— Что ты злишься? — Между родственными душами повисли гроздья Ссоры. — Мне что ни с кем и поразговаривать нельзя.
