Андрей Дашков - Оазис Джудекка
Это путешествие вспять порождало галлюцинации: я начинал «видеть» тени – не настолько плотные, чтобы до них можно было дотронуться, однако достаточно густые, чтобы наполнить кажущуюся пустоту призрачной безмолвной жизнью. Отсутствие запахов усиливало чувство отстраненности; я будто разглядывал своеобразный «гербарий», в котором хранились «засушенные» и выхолощенные эпохи, лишенные подлинной остроты и вкуса существования. Это было только подтверждение нашего отчуждения, которое произошло так давно, что о нем забыли. Где-то позади осталась развилка; некогда разошлись пути – и горстка отщепенцев побрела по узкой тропинке в ад, а человечество… Лично я не знаю теперь, куда оно делось.
Так вот – тени. Люди в причудливых одеждах разгуливали по замку; иногда мы заставали их в те минуты, когда они считали, что свидетелей нет, – и, как всегда, их занятия были просты: любовь, насилие, убийства. И мелькала сталь ножей, и текла кровь, и умирающие разевали рты в беззвучном крике, и тела любовников содрогались в экстазе, и новые существа в муках появлялись на свет…
Некоторые горизонтали были в этом смысле наиболее характерными: изысканнейшее оружие, роскошные доспехи, сложнейшие костюмы мужчин и женщин, тончайшие искусства, вершина совершенствования ремесел и разврата, непревзойденное лицемерие жрецов. Там же я впервые увидел лошадей и собак в движении, а также прекрасных золотых и пятнистых единорогов.
Но попадались места, которые казались мне смутно знакомыми, хотя я не бывал там прежде (а как насчет Оборотня?). Я видел Висячие Сады и Стеклянную Струю, Черный Обелиск и Падающую Башню. Горбатый уродец с труднопроизносимым именем предлагал мне совершить экскурсию по Собору Какой-то Матери. На рынке торговали мясом грифонов, а сфинксы охраняли Триумфальную Арку. Косматые люди и собаки бродили среди обледеневших пирамид…
Ниже этих горизонталей начиналось то, что показалось мне явным упадком. Получается, все зависит лишь от точки зрения. Но иногда, будто в сумбурном сне, где перемешиваются все времена и все события, я снова попадал в места, знакомые с детства. Родина? Я не знаю, что это такое. Особенно если червь сомнения гложет с утра до вечера – пока открыты глаза. Они замечают едва уловимые искажения, и уже не знаешь: то ли тебе изменяет память, то ли ЕБ подсовывает очередную подделку. Тогда и впрямь начинаешь верить, что мимо проскользнула целая жизнь.
Например, я нашел наше убежище. В углу валялся пустой рюкзак Сирены, но не было ее запаха. Я же говорю: проклятый гербарий! Я отправился поглядеть на прибор. То, что я увидел, было необъяснимо, но уже не удивляло меня. В зеленом окошечке сияли значки: «+25 °C». Я двинулся дальше.
Паломники с пятой горизонтали так же упорно рисковали жизнями, пробираясь к Стене Плача, где их подстерегали идолопоклонники и воры. Все было по-прежнему. Если не считать того, что теперь в Стене были замурованы останки тех, кого ЕБ объявил «святыми»…
Так, в подглядывании за вечностью, проходило мое время. И я вдруг понял: все наше существование – лишь недолгий переход по Мосту Вздохов, соединяющему рождение и смерть. Счастливчиком можно считать того, кто бредет по нему в безмятежном неведении, поглядывая по сторонам, постреливая в стремительных птиц зарождающегося страха и поплевывая с моста вниз – в мутные воды жизни. Разумеется, в фигуральном смысле. Мост закрыт со всех сторон; самое смешное, что совершить самоубийство, бросившись с него, весьма затруднительно, если вообще возможно. Так что у счастливчика есть все основания для приподнятого настроения. Невидимые палачи не нарушают его безмятежности до самого конца и часто избавляют от мучительного осознания происходящего.
Меньше повезло другим, тем, которым способ казни известен с самого начала, – эти бредут медленно и печально, истерзанные невыносимыми пытками, но пытки продолжаются и на мосту. Колпак, надетый на голову, мешает приговоренным видеть ускользающую красоту мира; ужасные призраки рождаются в искусственной темноте; тяжелые ржавые кандалы затрудняют шаг; позади тянется кровавый след… Для этих все равно: что колпак, что небо – дырявый старый таз, сквозь дыры в котором проникает запредельный «божественный» свет, намек на то, чего здесь не было, нет и не должно быть…
38
И под конец был какой-то совсем глухой тупик истории; был безлюдный город, и были стены, и был глубокий портал, и была дверь в стене. Над дверью болталась вывеска: «Земная лавка». Не колеблясь, я вошел.
Внутри горела единственная тусклая лампа. В полумраке виднелась стойка, а за нею – лысый старик. В глубине – множество полок, заставленных обычными и не вполне обычными предметами. На жердочке сидела большая красивая птица с загнутым клювом. Похожих пташек я видел на картинах. Кажется, ЕБ называл их попугаями.
– Что тебе нужно? – без обиняков спросил хозяин лавки.
– А что у тебя есть? – осторожно ответил я вопросом на вопрос, подозревая в старике плута наподобие карлика.
– Могу предложить два билета на ковчег. Каюты первого класса. Двухнедельный тур с заходом в Атлантиду. Где твоя пара?
– Какой еще ковчег?
– Разве ты не слышал: «Непримиримых заперли в Монсальвате и отправили куда подальше»? Так вот, есть шанс вернуться…
– Где ты прочел это, старик? – спросил я, стараясь держать себя в руках. И сдержать Оборотня, что было гораздо труднее.
– На табличках из Мертвого моря…
– Ты их видел?
– Я – нет, а вот он видел. – Торговец без тени улыбки ткнул пальцем в попугая.
– Ты что, смеешься надо мной?
– Сынок, глядя на тебя, хочется рыдать. Возвращался бы ты домой. Дальние дороги – не для таких простаков.
– Я не знаю, где мой дом.
– Там, где земля.
– Я не знаю, что такое земля.
– А чем, по-твоему, я торгую?
Я ошеломленно уставился на него. Он повернулся и обвел рукой жестяные банки и глиняные горшки, рядами стоявшие на полках у него за спиной. Большинство были наполнены черным рыхлым веществом.
– Или возьми вот это, – предложил торговец.
Его указующий перст переместился на странную конструкцию из металла, напоминавшую мне многопроводный кабель со снятой изоляцией.
– Металлическое дерево, – пояснил старик. – Что может быть нелепее? Все равно что призрак, хотя оно просуществует в тысячу раз дольше, чем настоящее. Вещь для истинных ценителей.
Я с сомнением разглядывал «дерево». Самые тонкие проволочки, расплющенные на концах, подрагивали и издавали мертвый серебристый звон.
– Не будешь брать, тогда проваливай. Нечего морочить голову. Сразу видно, что тебе прямая дорога в резервацию святых.
