Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане
— А что не так с моей матерью? — прервала я его.
— Ну, она же такая, — он смотрел на меня сейчас прямо, пытаясь объяснить свою пошлую мысль, но не вполне справляясь с этой задачей, а потому нелепо и гадко улыбался. Наверняка непроизвольно. — То с одним, то с другим. Лёгкая женщина.
— Ваша встреча была ошибкой, — заявила я, разворачиваясь. — И наша тоже. Выход найду, не провожайте.
Нет уж, ни один разговор с этим человеком мне до конца не довести. Лучше и не пытаться.
Я-ОБРАЗ
Это проблема, да. Западня даже. Я-образ. Представления человека о самом себе.
Взять хотя бы Свету Игнашову. Тёзку мою и одноклассницу. Она первая на ум приходит, потому что вопиющий во всех отношениях случай. Уродина, дура и сволочь. Полная бестолочь, но с удивительнейшим самомнением. Разговаривая с ней, всякий раз испытываешь дискомфорт — хотя бы оттого, что возникает ощущение, будто она придуривается. Лицедействует. Но нет, она серьёзна. Она уверена в собственной исключительности и враждебном отношении к ней окружающего мира. Учителя боятся ставить ей двойки и даже тройки, хотя ничего другого своим дурацким лбом она не заслуживает — она настолько умело делает затем против них выпады, причём самыми изощрёнными способами, что диву даёшься. Сидит девочка за второй партой, бормочет что-то — и на тебе, математичка уже в истерике и в слезах выбегает из класса. Света наблюдательна, она вслушивается в каждое слово и всё обо всех знает. Она умудряется в двух-трёх фразах вместить столько намёков на всю личную жизнь бедной учительницы и придать им такую неврастенично-унизительную форму, что людей начинает трясти. Не только учителей.
Без сомнения, это талант. Я боюсь её про себя. Готовлюсь к психологической и физической схватке, потому что вижу в ней полную свою противоположность, но она хитрее, хоть и выглядит клинической идиоткой. Она ластится ко мне, заигрывает, улыбается кривыми зубами и даже — вот незадача — считает меня своей подругой. При этом не забывает постоянно укалывать. Постоянно и изобретательно. Этой садистке непременно найдётся пара блистательных страниц в учебнике по психиатрии. А ещё она звезда школьных дискотек, все старшие пацаны вьются возле, хотя передвигается она как пингвин, не умеет танцевать и имеет безобразную родинку на правой щеке. Но умение подчинять — оно в крови. Мне так и не удаётся поставить её на место, она всегда умудряется лишить меня козырей.
У неё ущербная внешность, ущербные упаднические мысли — она только и делает, что канючит — но я-образ необыкновенно силён. Что за существо сидит внутри её тела и адекватно ли оно воспринимает свои собственные поступки? Кого она видит в самой себе? Владычицу морскую? Никак не меньше. Почему-то это затмевает всю остальную ущербность. Она далеко пойдёт.
Господи, я за сотни километров от тупорылой Игнашлюшки, а всё равно возвращаюсь мыслями к ней! Это безоговорочное поражение. Я в её власти. Вернусь домой — и воткну ей в сердце кинжал. Иначе я потеряна как личность.
Куркин — он примерно из той же колоды. Только не столь мелочен, как гадкая одноклассница. Но цепок и деятелен. Я убеждена, всё это идёт в нём от страха. Страха прослыть неудачником, никчемным существом. Страх толкает его на действия, заставляет утрясать окружающую действительность с пользой для себя. Я-образ через «не могу» формирует личность.
В Елизарове страх тоже есть, но он не первичен. Его я-образ — это ощущение себя как чего-то круглого и комфортного. Застывшей целостности, о которой у него очень определённое позитивное представление. Он видит, что она рушится, что от неё отгрызают куски. Он морщится и гневается, потому что воспринимает это как покушение извне. Гнев и досада — вот его стартеры.
Пахомов. Его я-образ — Умнейший и Добрейший Человек, Которым Должны Восхищаться. Просто посмотреть на него — и понять, какой он на самом деле замечательный. Почти простой, в меру выдающийся, но непременно замечательный. Очень умный, очень ответственный, очень правильный. Я-образ понимает, что окружающие не воспринимают его в этой роли и тихо страдает. Ожидая при этом, что все увидят его страдания и поймут, какого человека недооценивают. При этом его я-образ самокритичен и страдает от понимания своей зависимости от внешнего мира.
Блин, как это ни печально, но мой собственный я-образ скорее совпадает с пробиркой номер три. Я считаю себя умнейшей и талантливейшей на свете, ещё почти не огорчена тем, что люди совсем иного мнения, ибо верю, что вот-вот они прозреют и всё поймут. Мой я-образ считает себя абсолютным центром мироздания.
По-видимому, меня ждут большие огорчения.
Утешает лишь то, что я-образ никогда не совпадает с тем, что человек есть на самом деле. Потому и все мои рассуждения ошибочны. Обо всех.
Люди просты как три копейки. Вот ключ к пониманию мира и победе над ним.
МАРИНА, ЖЕНЩИНА ДОБРОДЕТЕЛИ
— Тёть Марин, а вот спросить вас кое о чём хотела.
— Да, Свет!
— Но только это между нами.
— Да, солнышко!
— Обещаете?
— Ну а как же!
— О деде я.
— И что с ним?
— Он вам кажется нормальным человеком?
— Ну конечно! Он же ветеран Великой Отечественной!
— Для меня это, конечно, не аргумент, ну да ладно. Просто вы с ним близки, постель делите, а в постели много чего и сболтнуть можно.
— Света, ангелочек, тебе никто не говорил, что ты немного бестактна?
— О, видели бы вы мою тёзку и одноклассницу Свету Игнашову! Вот где бестактность. Тёть Марин, мы же взрослые люди. Я к вам как к подруге…
— Ну ладно, ладно. Что стряслось?
— Я поинтересоваться хотела, не проскальзывало ли у Никиты Владимировича в речах чего-нибудь о связях с другими женщинами. Я не уверена, что он из тех, кто рассказывает новым любовницам о старых, но всё же.
— Света! Не забывай об этом слове: так-тич-ность… Оно для тебя должно быть главным.
— Но всё же.
— Да ну как тебе сказать… В общем, нет. Пойми, девочка моя, всё же я младше его. О юношеских связях мне спрашивать не с руки, а о жене опасно — душевные раны потревожу.
— Тогда я сразу быка за рога. Он часом ничего не говорил о связях с моей матерью? Своей дочерью.
— Господи, Света!
— Есть, знаете ли, подозрение… Точнее, мне об этом прямо в лицо сказали. Мол, твой дед — это твой отец. Я не поверила, конечно, но как-то зудит в душе сомнение. Развеять его хочется. Наверняка вы на моём месте так же поступили бы.
— Кто сказал, радость моя?! Здесь, в деревне?
— Ну, человек один. Женщина, если быть точнее.
— Да кто же!
