Олег Лукошин - Наше счастье украли цыгане
Ну как уж гопнички — это я утрирую. Пацанва обыкновенная. Посетители клуба. В общем, безобидные. Я ещё при первом посещении этого культурного заведения их запомнила. Имён ни у кого не знаю.
— В клуб? — отозвалась. — Совершенно не тянет! А что, туда приезжает Карлхайнц Штокхаузен? Иначе для чего мне там появляться?
Признаться, музыку герра Штокхаузена ни разу не слышала. Лишь в газете читала, что она весьма наворочена и авангардна. Даже не уверена, что выдержу её.
— Ну, потанцевать, поприкалываться, — это они мне. — Чё ты одинокая какая? Жалко аж тебя. Ты не комплексуй по поводу потери девственности, — короткий, но в целом учтивый и сочувствующий смех, — с кем не бывает. Не замыкайся в себе. Не отвергай человечество. Не к кому нам в минуты печали прислониться, кроме как к ближним нашим.
Не исключаю, что пару-тройку последних фраз я сама домыслила, но суть послания от этого не меняется. Ребята внимательны, ребята обеспокоены, ребята хотят помочь. В меру своего понимания.
Хорошие ребята. Не, правда-правда.
— А ещё кино там крутят! — добавил один из них. — Сегодня — «Жестокий романс». Совковый фильмец, но позырить можно. Любовь-морковь и всё такое. Приходи, Свет!
О, громы небесные! И кто-то когда-то заявил, что снаряды не попадают в одну воронку дважды?! Нет уж, господа хорошие, явные и тайные кукловоды этого мира, если вы начинаете гнуть свою линию, то делаете это порой так настойчиво, что не заметить ваши намёки просто невозможно.
Я пыталась сдерживаться — не получилось. Пробило на хи-хи. Пацаны примолкли, к моим внезапным хрюканьям прислушиваясь и на мои неадекватные телодвижения поглядывая и, возможно, где-то в глубине серьёзно так задумались о том, что были не правы, протягивая руку помощи в благих попытках вытащить меня из липкого болота одиночества и самоедства.
— Десять баллов, чуваки! — крикнула я им экзальтированно и буйно. — Параллельные линии пересекаются! Аннушка ссыт маслом на рельсы! Че Гевара жив и работает банкиром! Спасибо, други, я многое поняла в эти несколько секунд.
И прошагала мимо.
— Всё равно приходи! — подбодрили меня в спину добрые ребята.
И в самом деле добрые. Не отказываются вот. Верят.
Нельзя думать о людях плохо.
ДЕДУШКА В ЯРОСТИ
Ровно через два дня после отъезда шабашников на крыло легла и тётя Марина.
Собственно, никакой связи между двумя этими событиями нет, у неё причина самая что ни на есть уважительная. Поездка в столицу Белорусской ССР город-герой Минск. К сестре. Она к ней уже давно собиралась — года три, если не больше. Мотивы предполагались сугубо развлекательные — встреча с близкой родственницей, застольные воспоминания, познавательная культурная программа. Но в этом году они изменились и приняли почти скорбные черты.
Полгода назад, в январе, сестра, трудившаяся бухгалтером в одном из минских домоуправлений, похоронила мужа. На похороны тётя Марина приехать не смогла, но все эти месяцы сестра слёзно просила навестить её, потому что впала в депрессию, потеряла смысл жизни и вообще страстно желала обнять младшую сестрёнку. Отказать в такой просьбе фельдшерша не могла и, хоть с тяжёлым сердцем — всё же настроение у поездки радикально поменялось — но решила посвятить родственному долгу последнюю неделю отпуска.
Дед отправился провожать тётю Марину на автобусную остановку. Через полчаса вернулся — и взбудораженный, злой, на нервах весь. В дом отчего-то не завернул, а энергично прошагал прямо мимо окон — я грызла семечки, выглядывая наружу — и даже попытался сделать вид, что не заметил меня.
— Дед! — крикнула я. — Ты чего, заблудился? Тормози, мимо прошёл!
Никита Владимирович на ходу скосил на меня глаза, неожиданно усталые и свирепые, и торопливо бросил:
— Вернусь скоро. Дело есть.
Я какое-то время наблюдала за его удаляющимся силуэтом. Худощавая фигура деда в светлой рубашке была стройна и подвижна, в нём даже что-то мальчишеское проскальзывало. Какой там старик! Он ещё ого-го как крепок.
Хороший всё-таки человек. Надёжный, правильный. Не то что я, дрянь испорченная.
Дед уже минут пять, если не больше, как исчез из вида, когда до меня наконец-то дошло, куда она направил стопы. К Макарычевой, библиотекарше! Куда ещё?!
С чего бы ему быть таким злым да взбудораженным? Как пить дать, рассказала Марина о моём разговоре с ней. Дура я, дура! Кто меня за язык тянул?! Надо было представить последствия — я же могу, я писательница. Что если он убьёт её сейчас? Хрен с ней — а его посадят.
Вскочив с табурета и чуть не перевернув тарелку с жареными семечками, я бросилась к двери. Просунула ноги в шлёпанцы — и наружу. Библиотекарша живёт на Рябиновой, но дома ли она? Дома, дома — сегодня воскресенье.
Теплынь. Воздух горячий и плотный. Бежишь — и словно нагретые матрасы телом раздвигаешь. Порой нога погружается по щиколотку в пыль — так та и вовсе обжигает. Сразу вспотела.
Вот и нужный дом — дверь закрыта. Взялась колошматить — никакой реакции. И деда поблизости не видно. Чёрт, неужели болтливая фантазёрка Людмилка всё же в библиотеке?
Собиралась было туда рвануть, но потом осенило: да нет же, нет, у Пахомова она! Тот живёт на Берёзовой — это следующая улица. Рукой подать. Да и дед, видать, сразу же сообразил, где её искать.
Едва завернув за поворот и бросив обеспокоенный взгляд на пахомовское жилище, что сразу же пред видом предстало, я поняла, что опоздала и остановить извержение вулкана уже не смогу. У дома кипела буча. В первые секунды я не разобрала, кто там с кем сцепился и сколько человек в этой схватке участвовало — да на бегу не больно и приглядишься — но затем картина прояснилась. Дрались двое, дед с Пахомовым, а библиотекарша, которая была тут же, визжала, вскидывала к небу руки и призывала в свидетели весь род людской.
Дрались — не совсем точно сказано. По отношению к деду. На самом деле он просто хладнокровно дубасил по-девчачьи защищающегося директора школы, который в какой-то момент понял, что ведёт себя чересчур героически, оставаясь на ногах, и что лучше бы прилечь в эту горячую пыль, в которой покой, умиротворение и нега. Он так и сделал: прикрывая ладонью окровавленное лицо, отступил на два шага от сбавлявшего обороты Никиты Владимировича — вряд ли тот устал, просто собирающаяся на улице толпа начинала действовать на нервы — медленно и натужно, словно опасаясь ненароком удариться, опустил задницу на землю, а потом так же неторопливо повалился в пыль спиной. И словно ощутил облегчение — потому что блаженно раскинул руки в стороны и вроде бы даже издал соответствующий выдох. Библиотекарша после этого завизжала пуще прежнего, решив что суженому совсем каюк пришёл.
