Анна Малышева - Конкистадоры
После мы прервались, выпили, перекурили и снова погасили свет. Смотрели «Ночи», но я все никак не мог забыть этой сцены. Детектив был откровенно плох, но именно поэтому ничто не сомкнулось над тем взглядом у зеркала, и прореха в действии зияла до последнего аккорда, до титра «Конец» – до тех пор, пока я не узнал нож. Во многих газетах рядом с последней фотографией Д. дали снимок орудия самоубийства. Да уж, облизали его смерть…
На экране шли войска, пела одинокая золотая труба; мои любимые сцены. Но что-то волновало меня в этой молочной разбавленной темноте, рядом со старыми знакомыми, невнимательно глядящими на экран; что-то приближалось, и наконец я почувствовал, как призрачный сумрак кинозала трепещет, сгущаясь в некую замкнутую форму, как линия, наивно принимаемая мной за прямую, бегло дочерчивает окружность, за границы которой мне уже не вырваться. На экране снова была сцена в кафе – табачный дым, вульгарное танго, гармонист, окруженный девушками, Д., пишущий название новеллы, – из того фильма, где, как он уже знал, будет сниматься.
А по сценарию он ничего подобного делать не должен.
Кажется, никто ничего не заметил. Вполне понятно – все мы устали, были огорчены или попросту думали о другом.
Потом появился Д., лежащий в белой комнатке под циновкой с фотографиями солдат. Зная, что фильм подходит к концу, мы ободрились и с удовольствием проследили, что Д. вырывает из-за циновки именно свою фотографию (чего при первом просмотре не замечали). Но вот другую, в штатском, он оставил. Потому что – один ли я видел это? – за циновкой оказались две фотографии Д. Другая, мелькнувшая на задворках кадра, изображала долговязого парня в тужурке технической школы, стоящего под ярким солнцем на фоне какой-то железной ограды. И тут же я понял, что фотография изображала вовсе не Д., а его брата. Сходство было большим, но далеко не полным – вот отчего мне казалось, что я уже видел их рядом повзрослевшими.
Дождавшись перерыва, я ушел. «Оркестра в зелени» я бы уже не вынес, тем более что знал его наизусть. Особенно ту сцену – на холмике у озера. Идя домой по вечерней улице, я чувствовал, как лицо постепенно отходит от онемения после неподвижности, долгого сидения в темноте, моих невеселых мыслей.
Он вовремя умер. Его работы мгновенно приобрели прочную классическую славу – это уже не обсуждается, это мраморный барельеф. Фильмов с его участием всего пять: три никудышных, два… Ладно, посмотрим, кто о них вспомнит лет через двадцать.
О Д. много пишут до сих пор. Все время появляются новые звезды, но и старые – тоже верный кусок хлеба. Коллеги удивляются, почему я, его поклонник, никогда о нем не упоминаю? Я и сам думаю, а не написать ли статью о нем? Статью, которую я один могу написать, ведь никто другой ничего не понял, не заметил, хотя это идет на всех экранах мира – самая откровенная исповедь, обращенная к тем, кто сможет ее понять… Ко всем.
Начать статью с маленькой записки в призрачном кафе, отославшей меня к новелле, снятой в родном доме Д., теперь совсем пустом. Его брат бесследно исчез – я наводил справки в полиции под предлогом внезапно открытого на его имя завещания.
Поместить фотографии – два мальчика в смешных курточках, двое юношей – я переснял кинокадр «Ночей». Но… Что предъявить публике потом? Лицо бродяги в кафе, когда он торопливо пишет записку, затем лицо Пьеро на холмике у озера, лицо гангстера у зеркала… Сравнить нож «Исчезновения» с ножом, которым все началось и закончилось, с ножом никем не снятых эпизодов…
Они были слишком похожи. А Д., как я теперь понимаю, не потерпел бы второй звезды возле себя. И что мне написать в конце статьи? Что сыграть одновременно Каина и Авеля в «Пристрастии к зеркалу» Д. помешали слишком явные библейские аналогии, вот он и поставил точку? Что его брат тоже занимался в театральной студии и мечтал о кино? Что если бы он появился на экране, Д. пришлось бы всю жизнь чинить машины, потому что (я навел справки) его брат считался в студии куда более талантливым? Что надо разрыть тот холмик у озера, где плакал Пьеро?
Что ж, во всяком случае, Д. признался. Правда, только мне.
Нет, ничего я не напишу. Собирая все, что от него осталось, перекладывая с места на место снимки с кадров, фотографии, вырезки из газет, я не могу и никогда не смогу сказать, кем же был Д. Может, он избавился от чувства вины, разложив его на ряд образов? Или просто всегда был героем другого фильма? И порой я борюсь со странным чувством, словно все кончилось к лучшему, и в бессвязной, разваливающейся на глазах ленте жизни, где нет ни сюжета, ни настоящих развязок, ни выдержанных пауз, появился наконец намек на жанр. Что-то приобрело совершенную форму, замкнулось, стало новеллой, еще одним фильмом, свободным от продолжений, будущих неудач, преступлений, правосудия, некрологов и наших соболезнований.
Пусть он останется Д.
Прислуга
Выехал в свет
На рассвете лет
Рыцарь с пламенным взглядом,
Чтобы в пути
С песней найти
Дивный край Эльдорадо.
Сердцем истлел,
Весь поседел,
И никакой награды.
Язвы да вши,
Да миражи
С видами Эльдорадо.
Рыцарь упал
И увидал
Тень в капюшоне рядом.
«Давший обет,
Дай мне совет —
Как попасть в Эльдорадо?»
«Бледной Луной,
Горной страной,
Всеми кругами Ада,
Мертвый, немой,
Вместе со мной
Ты пойдешь в Эльдорадо!»
Получить что-то даром… Для иных это привычно, а вот для меня – чудо. Я помню темные дни моего детства, когда мы с мамой жили в крохотной квартирке на окраине большого города. Перешитая из старья одежда, скудные ужины, книги, взятые из библиотеки, редкие походы в кино… Помню маму – красивую, как скандинавская богиня, гордую, как сверженная королева. Она никогда ни на что не жаловалась. Свой белый костюмчик носила девять лет подряд, стирая его каждую неделю и не решаясь купить новый – потому что мне нужны были книги, одежда, игрушки… Этот костюмчик в конце концов стал для меня чем-то неотделимым от мамы, как ее улыбка, запах волос, голос. Помню, дедушка, у которого мы гостили в деревне каждое лето, твердил:
«Я выброшу эту линялую тряпку! Разорву и выброшу!» Но мамины зеленые, широко расставленные глаза смеялись, и конечно, белый костюмчик остался цел и невредим. В нем ее и похоронили, когда мне исполнилось шестнадцать лет и я окончил школу.
Получить что-то даром… Мама твердила мне, что даром не бывает ничего, так или иначе за все приходится платить. Тогда я не понимал, что она имеет в виду. Теперь, кажется, понимаю…
Я уже учился в университете, когда дедушка умер и завещал мне дом. Других наследников не было, потому я его и получил, иначе не видать бы мне дома, я уверен. Дедушка всегда относился ко мне с прохладцей, а почему, я тогда не знал.
