Ирек Грин - Дневник дьявола
— Кого они там держат? Хорватов?
— Только помни, никаких лиц! — приказал высокий, пытаясь перекричать женщин, пока последний из его приятелей устраивался на покорной. Сам он забрался наверх. Тот, кто был сзади, уже кричал, так же как и женщина на столе, обнаженную грудь которой слишком сильно сдавил насиловавший ее мужчина.
— Адриан! — Его свист приводил меня в бешенство.
— Никаких хорватов. Там бордель, они насилуют мусульманок.
Этот снимок мне долго не удавалось никуда пристроить. В Рейтер даже заявили, что Фишман перегнул палку. Ну и ну! Они стыдились правды так, словно у самих — о, прошу прощения! — рыльце было в пуху! Фишман стоял на своем, а у меня сердце разрывалось, когда я предлагал за эту фотографию сумму, во много раз меньше той, которую он наверняка потратил, чтобы ее сделать. Неужели аргументы отца принесли плоды так быстро? Неужели он и впрямь загорелся идеей исправлять и спасать мир? Его радость, которая выражалась свистом, должно быть, все же дорого ему обошлась, так как общий возраст тех женщин не превышал сорока лет, а «женщинами» Фишман называл их только потому, что раз уж они стали символом, то и разделять их не следовало. Удивительно: искалеченные войной дети, кони, дома, собаки и даже деревья ничем не отличаются друг от друга.
Углы кадра затемнены. Мужчина, стоящий спиной к камере, одной рукой раздвигает колени женщины, а второй сжимает ее маленькую обнаженную грудь. На втором плане на второй несчастной лежит мужчина со спущенными штанами, так что виден его волосатый зад. Их головы закрыты краем стола. Справа, на кровати, парень страстно впился в губы своей жертвы. Только когда фотография была напечатана, мне в голову пришло, что тот, последний, недостаточно динамичен, словно скучающий, ищущий утешения в любви Демон Лермонтова. В «Пари Матч», напечатавшем снимок, его кадрировали, лишив самой важной детали. На оригинале на верхнем ярусе кровати лежит мастурбирующий мужчина. Он смотрит сверху (что можно только предположить, потому что головы не видно) и удовлетворяет себя. Все вместе: фантастические игрища суккубов и инкубов, с огромным, веселым, сопящим членом верховного демона, который вздымается ввысь в жесте благословения.
Мне понравился снимок, но я хотел подразнить Фишмана, поэтому, когда он дал мне фотографию, спросил:
— И это все?
Фишман задумался.
— Какое название можно ему придумать? — спросил он, не поддаваясь на провокацию.
— Откуда я знаю? «Фиаско Д’Аглермонта»?
— А что это?
— Демон, приставленный к поэту Д’Аглермонту, после того, как тот совратил молодую девушку, предложил ей вступить с ним в брак, дабы она могла смыть свой позор. В нашем случае об этом определенно и речи быть не может… вероятно, из-за различного вероисповедания. — Тут я рассмеялся.
— Больно много умничаешь в последнее время.
— Что ж, не только ты меняешься.
Сразу после этого мы уехали из Боснии, хотя война только разгоралась. Фишман постепенно приходил в себя, набросившись на работу как сумасшедший. А сейчас я расскажу вам об истории с фотографией, где Адриан Фишман проявил себя во всей красе.
Сразу скажу, что мне не составило труда согласиться с тем, что он тогда учинил. Из отчего дома я вынес убеждение, что в бегстве и бедах обожаемого мной дядюшки Фридриха виноваты евреи. Я радуюсь, если кому-то удается им досадить, и не скрываю этого.
Нам не удалось как следует отдохнуть в Берлине, меньше чем через неделю Адриан получил от кого-то сигнал.
Мы прилетели в Афины и, как приказал Фишман, «затаились».
Мне сложно набросать что-то. В такой ситуации любой план может провалиться. Неизвестно ни их число, ни какой будет фон. Аэропорт? Да, скорее всего аэропорт. Японцы обожают аэропорты и музеи, там они меньше всего бросаются в глаза.
Фишман велел заказать билеты в Тель-Авив на четверг, но в день отлета так копался, что мы опоздали на процедуру таможенного и паспортного контроля, которая на линиях «Эл Ал» проводится необыкновенно долго и кропотливо, поэтому, несмотря на все старания, улететь не смогли. Я был расстроен — в отличие от Фишмана, который и затеял эту комедию. Мы перенесли бронь на воскресенье и пошли осматривать Акрополь, который в глазах Адриана выглядел скучной горой камней, а для меня был настоящим приключением. Мне казалось, будто что-то ускользнуло у нас из-под носа, однако Фишман, сидя на ступенях театра Диониса, успокоил меня. Я пришел в хорошее расположение духа, услышав, что опоздание — лишь умелый камуфляж, призванный замаскировать наше появление в аэропорту в нужное время. Фишман тоже расслабился.
— Какие представления тут давали? — спросил он. Мне нравилась его бескомпромиссность ребенка, который не стыдится задавать любые вопросы.
Я вскочил на полуразрушенный полукруг сцены. Импровизируя, я изобразил, будто тащу перед собой пятиметровый фаллос, разрываю его на куски, укладываю их в форме креста, поджигаю, собираю пепел и воскресаю. Я словно обезумел, выл, плевался, хохотал и, в конце концов, едва не задушил себя собственным хвостом. Фишман наградил меня аплодисментами, а я был рад хоть немного его позабавить.
— Ты смотрел вольную интерпретацию «Вакханок» Еврипида, — объяснил я.
— Это комедия?
— Трагедия.
— Дионис был странным богом, правда? — сказал он, скорее утверждая, чем спрашивая, после того как я вкратце пересказал ему содержание трагедии.
— Кровавый бродяга, романтическое исключение в классическом Пантеоне. Короче говоря, скотина.
— Ты не боишься так говорить о боге? — засмеялся Фишман.
— Не слишком, хотя некоторые видят в Дионисе некое искаженное подобие Христа. Я могу согласиться с этим только в том смысле, что вирус идеи воскрешения кочевал по земле вместе с дионисами, апостолами и тому подобными персонажами и не принес ничего хорошего, кроме универсализации надежды.
— А разве этого мало? — Я заметил штору, опускающуюся на его мозг.
— Мало. Это ведь касается потустороннего мира, а не Земли, где хватает неразрешимых проблем, чтобы мы морочили себе голову еще и тем, что будет происходить после смерти.
Я видел, что не убедил его.
— А если бы тебе пришлось взять с собой на необитаемый остров кого-то из них — Диониса или Христа, кого бы ты предпочел?
— Не знаю, — мне нравилась эта беседа, — скорее всего, Диониса, он кажется мне более человечным, но нет… наверное, все-таки Его, потому что — кто знает — может быть, таким образом мне удалось бы избавить людей от проблем? Была не была… я бы пожертвовал собой!
Не знаю, согласился ли Фишман с моей теорией, потому что до конца прогулки он не проронил ни слова. Я мог бы спросить его о смысле страдания, которое благодаря Христу перестало быть грехом или, как он говорил, проблемой. Ведь это касается нашего «здесь и сейчас» . Мог, конечно, но я бы поднял тебя на смех! И это тоже, мой дорогой философ, является только вопросом веры! А если у тебя возникают сомнения — поговори с родственниками своих жертв! Каков ловкач! Даже если бы ты выбрал Иисуса, он бы улизнул от тебя по океану.
