Энн Райс - Мэйфейрские ведьмы
– А ведь вполне возможно, что представляла. Мы все не такие, какими кажемся. Мы учимся только тому, чему должны научиться. Если задуматься, кем стала здесь я, с тех пор как покинула материнский дом… В конце концов, это действительно был дом моей матери. На ее золото его обставили и устлали коврами, на ее золото покупали дрова для каминов.
– Горожане судачили об этом, – признался я. – До встречи с вашей матерью у графа ничего не было, кроме титула.
– Да, и долгов. Но все это теперь в прошлом. Он мертв. А я знаю, вы рассказали мне все, что велела мать, истинную правду. Однако мне известно кое-что еще – нечто такое, о чем вы даже не догадываетесь. Я отлично помню слова матери о вас – о том, что она могла довериться вам полностью.
– Рад, что она так считала. Я никому не выдал ни одной ее тайны.
– Кроме своего ордена. Кроме Таламаски.
– Но это никоим образом нельзя назвать предательством.
Она отвернулась.
– Дражайшая Шарлотта, – продолжал я, – я любил вашу мать и готов повторять это снова и снова. Я умолял ее остерегаться этого призрака и его силы. Не стану утверждать, что предсказал ее судьбу, – этого не было. Но я боялся за нее. Меня всегда пугало ее стремление использовать призрака в своих целях…
– Не желаю больше ничего слушать! – Шарлотта опять пришла в ярость.
– Что я могу сделать для вас? – спросил я.
Она задумалась, но явно не над моим вопросом и в конце концов решительно заявила:
– Я никогда не буду страдать так, как страдала мать, а до нее моя бабка…
– Я буду молиться, чтобы ваше пожелание сбылось. Я пересек океан, чтобы…
– Но ваше предупреждение, равно как и сам приезд не имеют к этому никакого отношения. Не хочу и не буду страдать – вот и все. В матери с юности таилась какая-то печаль… Печаль и надломленность присутствовали в ее душе всегда, до самой смерти.
– Понимаю.
– Меня миновали подобные раны. Я уже стала женщиной и жила здесь, когда на нее обрушились все эти ужасы. Мне выпала судьба столкнуться с другими несчастьями, и вы сами в этом убедитесь сегодня, когда взглянете на моего мужа. В целом мире не найдется врача, который смог бы его вылечить. И ни одной знахарки. А у меня всего лишь один здоровый сын от него, и этого мало.
Я вздохнул.
– Однако нам пора идти, поговорим позже, – сказала она.
– Да, обязательно. Нам необходимо все обсудить.
– Нас ждут. – Она поднялась, и я вместе с ней. – Ни слова о матери в присутствии других. Ни слова! Вы приехали лишь затем, чтобы повидаться со мной…
– Да, конечно. Потому что я торговец, собираюсь обосноваться в Порт-о-Пренс и мне нужен ваш совет.
Она устало кивнула.
– Чем меньше вы будете говорить, тем лучше, – бросила она и, повернувшись, направилась к лестнице.
– Шарлотта, прошу вас, не закрывайте от меня свое сердце, – умоляющим тоном попросил я и попытался взять ее за руку.
Она вся напряглась, но тут же улыбнулась неестественно милой и спокойной улыбкой и повела меня вверх по ступеням к главному входу.
Можешь представить себе, Стефан, каким подавленным я себя чувствовал. Как следовало мне понимать столь странные слова? Да и сама она немало меня озадачила своими мгновенными превращениями: она казалась то ребенком, то – буквально через секунду – древней и мудрой старухой. Не было уверенности и в том, что она всерьез приняла и мои предостережения, а точнее, предостережения самой Деборы, которые та поручила мне передать. А может быть, я переусердствовал с собственными советами и наставлениями?
– Мадам Фонтене, – попросил я, когда мы поднялись на несколько ступеней и подошли к двери, – мы обязательно должны поговорить еще раз. Обещаете?
– Когда моего мужа уложат спать, мы останемся одни.
Произнося последнюю фразу, она задержала взгляд на мне, и я, кажется, покраснел. На ее щеках тоже заиграл румянец, а губы сложились в игривой улыбке.
Мы вошли в центральный зал, очень просторный, хотя, конечно, совсем не похожий на те, что встречаются во французских chateau{4}. Его украшала изящная лепнина, а под потолком сияла великолепная люстра со свечами из чистого воска. Дверь в противоположном конце зала выводила на заднюю террасу, откуда были видны край скалы и деревья с фонариками меж ветвей, совсем как в саду перед домом. Только тогда до меня дошло, что шум, который я слышал, производил вовсе не ветер, а море вдалеке.
Из обеденного зала, куда мы вошли, открывался чудесный вид на скалы и черную воду у их подножия. Следуя за Шарлоттой, я любовался отблесками огней на поверхности моря и с удовольствием прислушивался к шуму волн. Легкий бриз, теплый и влажный, играл в листве.
Что касается самого зала, протянувшегося по всей ширине дома, то в нем последние новинки европейской моды гармонично сочетались с непритязательным колониальным стилем.
Стол был покрыт тончайшим полотном и сервирован массивным столовым серебром изумительной работы – нигде в Европе мне не доводилось видеть таких чудесных серебряных вещей.
Тяжелые канделябры отличались изысканностью резьбы, под каждой тарелкой лежала отделанная кружевом салфетка, кресла были обиты великолепным бархатом с оборками по краям, а над столом висело огромное деревянное опахало на шарнире. Сидевший в углу маленький негритенок ритмично дергал за веревку, продетую сквозь кольца, укрепленные вдоль всего потолка и стены в дальнем конце зала, и таким образом приводил в движение этот своеобразный вентилятор.
Благодаря опахалу и распахнутым настежь многочисленным дверям, выходившим в сторону моря, в зале царила приятная прохлада, а в воздухе стоял тончайший аромат.
Не успел я опуститься в кресло слева от хозяйского места во главе стола, как появились рабы, разодетые в европейские шелка и кружево, и принялись расставлять на столе блюда с едой.
Почти одновременно с ними в зал вошел молодой муж, о котором я столько слышал. Держался он прямо и самостоятельно скользил ногами по полу, однако при этом всем своим весом опирался на огромного мускулистого негра, который поддерживал его, обхватив за талию. Руки молодого человека со скрюченными кистями и безвольными пальцами казались такими же слабыми, как и ноги. И все же он производил впечатление неотразимого красавца.
Прежде чем поддаться болезни, он, наверное, был незаурядным кавалером в Версале, где и завоевал свою невесту. В ладно сшитом платье, достойном короля, с драгоценными перстнями, унизавшими все пальцы, в огромном красивом парижском парике, украшавшем голову, он на самом деле выглядел впечатляюще: пронзительно серые глаза, крупный рот, тонкие губы и решительный подбородок…
Опустившись в кресло, он предпринял несколько безрезультатных попыток сесть поглубже, и тогда сильный раб подтянул хозяина так, чтобы тому было удобно, а затем подвинул кресло и встал за его спинкой.
