Хелен Уэкер - Голем и джинн
Каждое утро все обитатели пансиона получали скудный завтрак, который хозяйка оставляла под дверью: чашка чая, два кусочка поджаренного хлеба и яйцо. Чай, пока никто не видел, Хава выливала в раковину в туалете, а хлеб и яйцо заворачивала в кусок промасленной бумаги и отдавала первому же голодному ребенку, которого встречала по дороге на работу. Особой необходимости в этом не было, поскольку не так давно она обнаружила, что умеет есть. В одну из последних ночей, проведенных у равви, устав от безделья и снедаемая любопытством, она решилась попробовать кусочек хлеба. Сначала она долго смотрела на него, собираясь с мужеством, а потом осторожно положила в рот. Хлеб лежал на языке, казался странно тяжелым и постепенно пропитывался влагой. Вкус был такой же, как запах, только сильнее. Она открыла и снова закрыла рот, и хлеб развалился на маленькие мокрые кусочки. Так и должно быть? Она не знала и продолжала жевать, пока во рту не образовалась однородная паста, а потом собрала ее всю на язык и, сделав непривычное движение горлом, проглотила. Хлеб, не встречая сопротивления, проскочил вниз. Хава просидела за столом несколько часов, нервничая и ожидая чего-то. Но, к ее смутному разочарованию, ночь закончилась без всяких происшествий. Однако на следующий день она ощутила странные спазмы в животе. Равви куда-то ушел, а выходить в коридор, по которому слонялись соседи, ей не хотелось, поэтому она принесла с кухни большую миску, задрала юбку, спустила панталоны и выдавила из себя маленькую кучку пережеванного хлеба, похоже никак не изменившегося с тех пор, как она его проглотила. Когда она взволнованно рассказала о происшествии вернувшемуся равви, он слегка покраснел, поздравил ее с новым открытием и попросил больше так не делать.
Умение есть очень пригодилось ей в пекарне, где она скоро научилась пробовать тесто на вкус и при необходимости что-то добавлять в него, а иногда за компанию с другими жевать булочку или печенье. Но все-таки каждое новое, непривычное ощущение — от тяжелого шерстяного плаща или от проглоченного куска хлеба — было удивительным, волнующим, но и болезненным, потому что лишний раз напоминало ей, что она не такая, как другие.
Вечер еще только начинался, а впереди ее ждала целая длинная ночь. Хава открыла шкаф и достала из него серое платье, а из-под кровати вытащила шкатулку с принадлежностями для шитья и ножницы. Усевшись на стул с плетеным сиденьем, она принялась распарывать платье по швам. Уже через несколько минут перед ней лежала кучка отдельных лоскутков. Пуговицы она аккуратно отпорола и сложила на столе. До них дело дойдет в последнюю очередь. Это занятие она изобрела вскоре после того, как переехала в пансион и провела ночь до того скучную, что от нечего делать пересчитала все предметы в комнате: кисточки на абажуре (восемнадцать) и доски пола (сто сорок семь), а потом открыла шкаф в надежде посчитать что-нибудь там и обратила внимание на платье. Она достала его и внимательно рассмотрела, как оно сделано. Оказалось, что все довольно просто: большие куски ткани, соединенные швами, вытачки на груди. Своим острым взглядом она оценила все детали, а потом принялась за работу, еще не уверенная, что сумеет собрать его снова.
Шитье оказалось приятным занятием. Она работала не спеша, и швы получались у нее прямыми и ровными, словно сделанные на машинке. Закончила Хава только в четыре утра. Тогда она разделась до белья, через голову натянула платье, застегнула на все пуговицы и попыталась разглядеть свое отражение в оконном стекле. Платье сидело на ней не очень ладно: оно было великовато в плечах, как будто его шили на куда более крупную женщину, но зато оно стоило дешево и прикрывало все, что надо. Хава сняла его, повесила обратно в шкаф и надела чистую блузку и юбку. Потом задула лампу, легла на кровать, закрыла глаза и стала ждать утра.
9
Джинну потребовалось почти две недели, чтобы полностью прийти в себя после прогулки под дождем. Он продолжал работать в мастерской, как будто ничего не случилось, но был бледнее обычного, двигался медленнее и все время старался держаться поближе к печи. Но при этом он упорно твердил, что ночное приключение того стоило. Арбели, однако, был в ярости.
— Тебя могли схватить! — кричал он. — Тебя могли заметить слуги или родные девушки! Что было бы, если бы они вызвали полицию?
— Я бы убежал, — отвечал Джинн.
— Да, наверное, наручники и решетки тебя не остановят. Но подумай обо мне, если уж не хочешь думать о себе. Что, если бы полиция выследила тебя и явилась в мастерскую? Меня бы ведь тоже посадили в тюрьму. А я, в отличие от тебя, не умею плавить железные решетки.
— А за что им тебя арестовывать? — удивился Джинн.
— Не понимаешь? Да они арестуют всю Маленькую Сирию, если этого потребуют Уинстоны! — Он закрыл лицо руками и застонал, раскачиваясь. — Бог мой, София Уинстон! Ты ведь мог навлечь на нас настоящую беду. — Вдруг пугающая мысль пришла ему в голову: — Надеюсь, ты не собираешься снова с ней встречаться?
— Пока не знаю, — улыбнулся Джинн. — Я еще не решил.
Арбели снова застонал.
Но настроение у Джинна после этого происшествия заметно улучшилось. Он как будто опять стал собой и взялся за работу с новым энтузиазмом. Скоро на полках в мастерской совсем не осталось помятых кувшинов и поцарапанных сковородок. Пока его ученик чинил старую утварь, Арбели мог выполнять большие заказы на новую кухонную посуду. На улице холодало, ночи становились все длиннее, и как-то в конце октября, записывая в книгу расходы и доходы за месяц, Арбели, к своему великому удивлению, обнаружил, что он больше не беден.
— Вот, — сказал он, протягивая Джинну пачку купюр. — Возьми, это твое.
Джинн недоуменно смотрел на деньги:
— Но это ведь больше, чем мы договаривались.
— Бери. Это наш общий с тобой успех.
— И что мне с ними делать? — растерянно спросил Джинн.
— Тебе давно пора подыскать какое-то жилье. Ничего роскошного, не надейся — стеклянных дворцов не будет.
Джинн последовал совету Арбели и снял себе комнату в ближайшем доме. Она была чуть больше, чем комната Арбели, и, главное, находилась на верхнем этаже, так что он мог видеть из окна только крыши. Вместо мебели Джинн набросал на пол большие подушки, а на стены повесил множество маленьких зеркал и свечей в подсвечниках, так что по ночам их свет отражался от стены к стене и комната казалась больше. Но обмануть себя было трудно: Джинн чувствовал, как стены надвигаются на него, и от их близости у него начинала зудеть кожа.
Тогда он стал проводить ночи на улице, исследуя город, а если и на улицах ему становилось тесно, он перебирался на крыши. Ночной город был мало похож на дневной. Его населяли главным образом мужчины, которые собирались кучками у железных баков с разведенным в них огнем, делились друг с другом сигаретами и виски. Джинн предпочитал не вступать в разговоры и только кивал в ответ на приветствия, но однажды вечером его одолело любопытство, и он попросил у здоровенного рабочего-ирландца закурить. Тот пожал плечами и протянул ему сигарету, Джинн вставил ее в рот, сделал одну затяжку, и сигарета тут же превратилась в столбик пепла. Стоявшие вокруг мужчины вытаращили глаза, а потом захохотали. Ирландец скрутил новую сигарету и попросил Джинна повторить фокус. На этот раз Джинн вдыхал осторожнее, и сигарета горела так же, как у других. Все решили, что с первой сигаретой было что-то не в порядке.
После этого случая Джинн не выходил из дому без табака и бумаги для самокруток. Ему нравился запах дыма и тепло, которым после затяжки наполнялось тело. Но, к удивлению тех, кто просил у него огонька, спичек он с собой никогда не носил.
Однажды ночью он решил еще раз сходить в парк Кастл-гарденз, где побывал с Арбели в свою первую ночь в Нью-Йорке, и обнаружил там аквариум. Это было удивительное место, завораживающее и пугающее одновременно. Расплавив петли замка на входной двери, он проник внутрь и провел там несколько часов, стоя перед огромными стеклянными резервуарами с водой, в которой беззвучно скользили длинные тени. Раньше он никогда не видел рыб и сейчас поражался их разнообразию: одни были длинными серыми и глянцевыми, другие — плоскими, как монета, и ярко-полосатыми. Он изучал шевелящиеся жабры и пытался разгадать их назначение. Он прижимал ладони к гладкому стеклу и чувствовал тяжесть воды за ним. Если посильнее разогреть стекло, оно треснет, и хлынувшая наружу вода убьет его в одно мгновение. При этой мысли по спине у него пробегал холодок; то же самое испытывает человек, стоя на верхушке отвесной скалы и чувствуя, как манит его бездна. Он возвращался в аквариум снова и снова, почти каждую ночь в течение целой недели, и в конце концов владельцы выставили у дверей охрану. Этот странный взломщик никогда ничего не крал, но им надоело каждый раз менять замки.
