Джорджо Фалетти - Убийственная тень
Затем из материнской прачечной, с опущенной головой, тоже погруженная в свои мысли, вышла Суон. Хотя вокруг не было ни души, она не заметила его приближения.
Когда он тронул ее за руку, она вздрогнула и резко обернулась. Джим заметил, что лицо ее блестит мелкими бисеринками пота, а одежда пахнет химчисткой.
Но ее улыбка заставила его забыть обо всех запахах и выделениях.
– Господи Исусе, Джим! У меня чуть инфаркт не случился!
– Извини.
– Я иногда забываю, что индейцы умеют подкрадываться совсем бесшумно.
– Как мама?
По выражению ее лица он понял, что это больная тема: Суон стиснула зубы и в глазах загорелся бунтарский огонек.
– Все гнет спину в своей прачечной. Ее мир не простирается дальше провода от утюга. Я пыталась ей втолковать, что у меня все иначе, но не смогла.
Джим догадался, что после недавнего спора день показался матери и дочери еще жарче. И этот спор у них не первый и не последний.
– Расскажешь?
Она остановилась и шагнула к нему, словно продолжая ругаться с матерью.
– Да я тебе сто раз рассказывала! – выпалила она и двинулась дальше. – А ей тысячу раз говорила, что не хочу такой жизни, как у нее. Мне даже думать противно, что вся она пройдет здесь. Муж, дети, надувной бассейн за домом, барбекю по воскресеньям… Кое-как дотянуть до сорока лет с ощущением, что мертва уже, как минимум, десять.
– Если выйдешь за Алана, у тебя не будет этих проблем.
– Нет, будет. Думаешь, это что-нибудь изменит? Из одной клетки в другую! Я навеки останусь всего лишь женой Алана Уэллса, а он всегда будет сыном Коэна Уэллса.
Пауза. Мгновение и вечность.
– И потом, я не могу больше здесь жить. Не могу – и все.
– Разве ты не любишь его?
Суон поглядела на него так, будто он заговорил на языке навахов, и ответила вопросом на вопрос (точно такой же и он задавал себе не раз, не находя ответа):
– Мне двадцать три года, что я знаю о любви? – И тут же, взяв в скобки это лирическое отступление, продолжила свою мысль: – Я знаю, что мне этого мало, Джим. Я способна на большее, я чувствую. Но, чтобы доказать это, мне надо уехать отсюда.
Джим вполне понимал ее. Его сжигало то же самое желание – вырваться из клетки. В тот день Коэн Уэллс предложил такую возможность.
Им обоим.
– Сколько денег тебе нужно?
Суон ответила сразу, как будто давно уже все подсчитала:
– Десять тысяч.
– И мне столько же.
– Для чего?
– Курсы и права на вождение вертолета стоят двадцать тысяч. Десять у меня есть. Я копил их много лет, и столько же мне потребуется, чтобы скопить остальное.
– Одолжи у кого-нибудь.
– Кто же даст взаймы десять тысяч полукровке без всякого обеспечения? Может, Санта-Клаусу написать? – Он помолчал, прежде чем произнести слова, которые были сродни поцелую Иуды: – А впрочем, если тебе нужны деньги, я их уже нашел. И для себя, и для тебя.
– Смеешься?
– Нет, серьезно. Я только что от отца Алана.
Суон не издала ни звука.
– Он сделал мне предложение.
– Какое?
– Он не хочет, чтобы Алан женился на тебе, и нынче утром сказал ему об этом. Они повздорили, и Коэн пригрозил, что не даст ему ни цента, если Алан пойдет против его воли.
– А мы с тобой тут при чем?
– Погоди. Коэн мне кучу всего наговорил. Дескать, он давно за мной наблюдает и знает, как девицы ко мне липнут. А я спросил его в лоб, чего ему надо от меня.
– И чего же?
Тон у нее был такой, словно она уже знает ответ, но отказывается этому верить.
– Он хочет, чтобы я тем или иным способом устранил помеху на пути к счастью его сына, и готов выложить за это двадцать тысяч. – Джим пустил коня в галоп и теперь уже не мог остановиться: – Мы с тобой одного поля ягоды: слишком изголодались, чтобы терпеть такую жизнь. И если я смогу осуществить мои планы, то лишь вместе с тобой.
Он умолчал еще об одном: о том, что им предстоит разделить не только деньги, но и нынешнюю ночь.
Суон долго молчала. Джим был уверен, что она прикидывает, какую свободу сможет купить на эти деньги.
Свободу жить – как и где пожелает.
– И что ты надумал? – спросила она, понизив голос, как будто уже став его сообщницей.
К вечеру они определились, как им вести себя дальше, и расстались, избегая глядеть друг другу в глаза.
Они встретились еще только один раз – для того, чтобы уничтожить Алана.
И после – ни разу за десять лет.
Но за десять лет ни он, ни она не забыли того разговора. Конечно, все это время они делали вид, что ничего не было, и жили вдали друг от друга, преследуя свои цели и пытаясь забыть о случившемся.
Но не теперь, когда судьба вновь поставила их лицом к лицу и в глазах друг друга они увидели отражение того, что каждый все это время носил в себе.
Суон, как будто не заметив долгой паузы и отсутствующего вида Джима, повторила вопрос:
– И как он?
Джим тряхнул головой, отгоняя посторонние мысли.
Как он?.. О ком это она? О человеке, у которого все словно сговорились отнять как можно больше? О том, который каждый вечер перед сном ставит ноги у стенки, чтоб не упали?
Почему-то Джиму не составило труда высказать все, что он думал по этому поводу:
– Он настоящий мужчина, Суон. И всегда был настоящим мужчиной, даже в раннем детстве. Его можно разобрать на винтики, и все равно каждый винтик будет в миллион раз лучше всех, кого я знаю. – Он сделал паузу и добавил, как будто вонзил нож себе в сердце: – Не говоря уж о нас с тобой.
Глаза Суон подернулись дымкой слез.
От боли, что она таила в душе столько лет. От рано утраченной невинности, оттого, что все мечты разбились в прах под ударами собственных ошибок. От подлости коварной судьбы, которая никому не дает второго шанса.
Она прислонилась лбом к его плечу, и голос ее выплеснул всю боль без примесей:
– Ох, Джим! Что же мы натворили? Что мы натвори… – Она поперхнулась словами и заплакала навзрыд.
Джим (Три Человека) Маккензи, навах Соляного клана, обнял за плечи и крепко прижал Суон Гиллеспи к груди, чувствуя, как ее слезы мочат ему рубаху.
