Виктор Песиголовец - Лицо порока
…Мы находимся в саду. Устин стоит, прислонившись спиной к тутовому дереву, я — лежу, растянувшись на мягкой траве. Прямо над головой висит золоченый диск солнца. Его лучи, как паутина, путаются в ветвях яблонь и вишен. Яблони уже отцвели, и с них грустно осыпаются вялые, ржавые лепестки. А вишни еще купаются в торжественной бело-розовой пене. Ласкает уши пение птиц — задорное, сладостное, чарующее.
— Поднимись и оденься, сынок! — тихо приказывает Устин. — Вот твой узелок, возьми!
Чувствую, что тело меня плохо слушается. Нужно время, чтобы как следует выпрямить спину и унять дрожь в ногах. Я одеваюсь долго, кажется, проходит минут двадцать. Закончив, в изнеможении опускаюсь в прохладную, дышащую свежестью шелковую траву. Старик терпеливо ожидает, пока я окончательно приду в себя.
Вдруг у меня за спиной слышится легкое шуршание травы и в тот же миг раздается спокойный, немного насмешливый баритон:
— Вижу, Устинушка, твой человек совсем обессилел!
Я резко поворачиваю голову. Сзади, в нескольких шагах стоит мужчина. Невысок, примерно моего роста. Осанка горделивая. Он средних лет или даже, скорее, молодой. Одет в черный френч, черные узкие брюки с серебряными лампасами. На нем блестящие черные же сапоги с короткими голенищами. В руке — короткий стек. Последние две пуговицы френча расстегнуты, на шее — белый шарф, заправленный за борта френча. На правом рукаве — шитая серебром литера «С». На плечах, вместо погон, по две красные нашивки.
— Ничего, Амфилахий, он уже в порядке! — бодро отвечает Устин на замечание пришедшего. И взмахом руки показывает мне, что нужно подняться.
Покачиваясь, я встаю на ноги.
— Окружной Амфилахий! — представляется мужчина, по-военному щелкнув каблуками и чуть поклонившись.
— Иван! — называю свое имя и тоже слегка склоняю голову. Пришедший пытливо, с интересом осматривает меня, играя темными зеницами больших, выразительных глаз.
— Ну что, Иван, ты готов следовать за мной?
— Готов!
— Тогда пошли! — Амфилахий отрывисто кивает Устину головой — снизу вверх, как раньше это делали вышколенные царские офицеры. И, повернувшись на каблуках, легкой, почти грациозной походкой направляется туда, откуда, появился — в гущу сада.
— Куртку захвати! — напоминает мне Устин, присаживаясь на траву под шелковицу.
Я подхватываю куртку и спешу за Амфилахием.
Мы выходим на хорошо протоптанную дорожку. По одну ее сторону благоухают распускающиеся розы.
— Можно тебя спросить, Амфилахий? — обращаюсь к нему, на полную грудь вдыхая по весеннему хмельной воздух.
Мой провожатый идет так быстро, что мне трудно за ним угнаться, хоть я и привычный к интенсивному темпу.
— Пожалуйста! — бросает он через плечо, не сбавляя шагу.
— Что значит — окружной? Ты же так, кажется, назвал себя?
— У меня три тысячи подчиненных, я отвечаю за работу в одном из округов на земле, — отвечает Амфилахий бесцветным баритоном.
Но чувствуется, что он гордится своим положением.
— И много таких округов?
— Сто двадцать.
— Все окружные живут на втором горизонте? — задаю еще один вопрос.
— Да. Все окружные, их заместители и прислуга, — слышу в ответ.
Пропетляв немного по саду, мы останавливаемся возле строения из белого камня, увитого виноградной лозой и хмелем. Оно похоже на беседку, только слишком уж большую.
— Вот мы и пришли! — сообщает окружной. — Сейчас спустимся вниз.
Заходим внутрь беседки. В ней посередине находится невысокий куб из красного кирпича, кладка очень аккуратная и тщательная. С одной стороны куба — медная дверь. Она полуоткрыта.
Амфилахий распахивает ее шире и жестом приглашает меня войти. Подчиняюсь.
Очутившись за дверью, вижу перед собой прямоугольную площадку, дальше — каменный тоннель с крутой лестницей вниз. Вони, как было в прошлый раз, никакой. Наоборот, горящие факелы источают приятный ненавязчивый аромат.
Начинаем спускаться. Становится прохладнее. Я набрасываю на плечи куртку.
— Наберись терпения, путь вниз не так краток, — предупреждает окружной, легко порхая по ступенькам. — Таких тоннелей, как этот, впереди еще два. В каждом по двести сорок сходней.
Наконец мы достигаем ровной площадки.
— Первый тоннель позади! — констатирует Амфилахий. — Дальше будет прохладнее, запахнись!
Проходим по горизонтальному коридору и упираемся в металлическую дверь. За ней — опять ступеньки. Холод действительно становится ощутимее.
За вторым тоннелем следует третий. И когда он заканчивается, мы оказываемся у полуовальной, двустворчатой двери из белого металла. Мой провожатый без усилия толкает ее, и она беззвучно распахивается.
Перед моим взором предстает город. Прямо от наших ног начинается улица, широкая и чистая, вымощенная хорошо отесанными камнями. По обе ее стороны стоят дома. Двухэтажные, с балконами и лоджиями, построенные частично из гранита, частично — из красного кирпича. Рядом с каждым домом — по три одноэтажных каменных флигеля, крытых медной бляхой, с забавными, весьма причудливыми куполами, похожими на женскую грудь. Вдоль улицы — витые железные ограды. Сразу за оградами, возле каждого дома — множество каменных чаш, в которых высажены цветы. Они полыхают! Непередаваемая красота! Здесь одновременно цветут розы, тюльпаны, гвоздики, маки… От изобилия красного цвета рябит в глазах.
Над головой — такое же, как и на первом горизонте, хмурое, свинцово-серое небо и мутно-желтый шар солнца. Деревьев нигде не видно. Воздух наполнен влагой. Улица хорошо просматривается только на небольшое расстояние, метров, пожалуй, на триста-триста пятьдесят. Дальше ничего не разберешь, все окутано шалью бледно-розового тумана. Вокруг слышны какие-то неясные звуки, хотя нигде никакого движения нет. Улица пустынна.
— Идем, я покажу тебе свой дом! — Амфилахий взмахом руки приглашает меня следовать за ним. — Посмотришь, как я живу.
Мы проходим по улице с полсотни метров и останавливаемся у одной из усадеб. Окружной берется за ручку калитки, она со скрежетом распахивается. Навстречу нам откуда-то из-за дома выбегает подросток лет четырнадцати. Он в серых брюках и синей курточке свободного покроя, на ногах — башмаки из грубой кожи. Голова юноши кажется непомерно большой из-за копны курчавых рыжих волос. Лицо смуглое, как и у Амфилахия. Глаза слегка раскосые, зеленые с желтизной. Под носом у подростка пробиваются золотистые пушинки. Подбежав, он останавливается и склоняет голову.
— Епифан, смажь петли на калитке! — холодным тоном приказывает окружной. И важно шествует по гладким булыжникам в глубь двора, к дому.
