Лариса Петровичева - Крылья ветров (сборник)
Ив вопросительно изогнула бровь.
– Почему?
– Думаю, вам не слишком захочется услышать ещё одну историю несчастной любви, – Эдуард уже пожалел о том, что вообще стал отвечать на вопрос. Какое ей дело до того, кто кого бросил, тем более в случае человека, которого она знает всего несколько минут. Однако Ив ободряюще улыбнулась:
– Не поверите, у меня сейчас в точности такая же история. Так что давайте выпьем, Эдуард, за то, чтобы всё наладилось.
– И за поэзию, – добавил Эдуард.
– И за знакомство, – сказала Ив, и бокалы мелодично звякнули.
Всего два месяца назад Ив рассталась с мужем, знаменитым танцором, которого Эдуард видел пару раз на городских патриотических концертах, поэтому вполне понимала состояние нового знакомого. Впрочем, он не заметил, чтобы Ив как-то переживала или мучилась по поводу своего развода – она вообще производила впечатление оптимистичного человека, и Эдуард заметил, что впервые чувствует себя рядом с девушкой спокойно и непринуждённо, и не думает о том, куда деть руки и что сказать. Шампанское пилось легко, словно газировка, и Эдуард почувствовал, что его развезло только тогда, когда поэты уступили место танцорам, и несколько пар вышли из-за столиков для медленного танца. По всем законам вежества следовало пригласить Ив, однако Эдуард чувствовал, что сейчас танцор из него никудышный. Да и вообще он танцевал из рук вон плохо – в Академии был курс хореографии, чтобы господа офицеры не чувствовали себя не в своей тарелке на официальных приёмах, однако как ни бился танцмейстер над Эдуардом, ничего у него не выходило. Знал бы он, что через два года будет этот вечер с Ив, то не вылезал бы из танцзала, чтобы сейчас лихо закружить девушку в самых невероятных фигурах и па. Знал бы он, что вообще её встретит, нарядился бы сегодня в парадное, так ведь нет, собирался нынче вечером упиться в доску и валяться в канаве, потому и надел затрапез; вот и сидит теперь вахлак вахлаком и не знает, как справиться со внезапным смущением. Да и потом, танцевать с пьяным вряд ли понравится барышне…
– Я не люблю танцевать, – сказала Ив, будто прочитав его мысли. – Мой муж сумел отбить мне всю охоту.
– Честно говоря, я никогда не танцевал, – признался Эдуард. Что ещё он успел рассказать ей сегодня? Про своё разбитое сердце, про стихи, про то, что он неуклюжий и неловкий… Ив снова ему улыбнулась; отчего-то Эдуард подумал, что на самом деле она улыбается очень редко, просто сегодня такой день.
– Думаю, ещё будет возможность, – сказала она.
– Хотелось бы…, – Эдуард представил, как, одетый в белый парадный мундир, будет танцевать в сияющем зале, держа в объятиях партнёршу – да, это было бы очень неплохо. А партнёршей вполне могла стать и Ив – ей пришлось бы к лицу голубое бальное платье и россыпь бриллиантов по шее и груди. И они скользили бы по паркету, и звучала бы удивительно красивая музыка, и все бы сказали: прекрасная пара…
Он замечтался так, что прослушал слова Ив и очнулся только когда она тронула его за руку.
– Задумался?
– А… прости, – Эдуард потёр висок и повторил: – Прости. Замечтался. Представил, как можно было бы потанцевать.
– Романтично, – сказала Ив, – и вообще вечер замечательный, но мне пора.
Эдуард расплатился по счёту, и они вышли на улицу. Была яркая звёздная ночь, подморозило, и мостовую покрыл ледок; чтобы не упасть, Ив взяла Эдуарда под руку, а тот думал только об одном: что ноги рвутся повыписывать вензеля, и надо как-то не шлёпнуться. Он в красках представил себе майора Террана на завтрашнем построении – тот, не щадя лексики, рассуждал о делах воспитуемых.
«И что же ты, Газоян, напился, как свинья?»
«Так точно, напился», – отвечал Эдуард, глядя в пустоту.
«А потом пошёл провожать бабу?»
«Никак нет, господин майор, барышню». Терран ткнул его стеком в грудь.
«Даже так! Барышню! Слышите, вы, выкидыши природы, – обратился он к строю, – он пошёл с барышней. И что потом, Газоян?»
«Было скользко, господин майор, и я упал», – сказал Эдуард, желая провалиться куда-нибудь на экватор.
«Упал! Он упал! И уронил честь Гвардии, ибо что?»
«Гвардеец падает только мёртвым!» – рявкнули сорок глоток курса, и Эдуарду захотелось плакать.
– Всё в порядке? – спросила Ив.
Сергей завозился в кровати и перевернулся к Лене. До этого он демонстративно храпел, а теперь смотрел сердито и обиженно.
– Лён, два часа ночи. Я спать хочу вообще-то.
– Спи, – Лена улыбнулась и попыталась его поцеловать, но он отстранился. Ну да, Сергей не любил спать при свете, и даже слабенький ночник с Лениной стороны кровати его раздражал и лишал покоя.
– Ленка, блин! Ты с этой макулатурой весь вечер возишься! – брезгливо фыркнул он, будто Лена возилась в мусорном ящике.
– Серёж, это не макулатура, а черновики Божанского, – заметила она. – И между прочим, я ему многим обязана. И между прочим, если я всё разберу и подготовлю к печати, то издательство мне заплатит. И между прочим, немало.
О том, что они уже два месяца живут за счёт её зарплаты в «А-принте», Лена предпочла промолчать: не стоит наступать на больную мозоль, да к тому же тогда и скандала до утра не избежать. Сергей был отличным парнем, но поиски работы его успели измотать, и потому малейшей искры было достаточно для того, чтобы прозвучал взрыв.
– Ладно, – сказала Лена и улыбнулась так ласково, как только могла. – Спим.
Она отложила листки на тумбочку, щёлкнула кнопкой ночника и снова потянулась к Сергею – и на сей раз он не отстранился от поцелуя.
* * *Артур Андреевич Божанский был легендой литературы. С семидесятых его читали все, и это не было журналистской метафорой: в романах и повестях Божанского был и лихо закрученный сюжет, и правильный русский язык, и искромётный юмор, и проблемы, действительно волновавшие каждого. «Материк Альбы» получил несколько престижных премий в области детской литературы, и был включён в школьную программу, «Арфу под яблоней» несколько раз экранизировали и у нас и на Западе, причём фильм принёс создателям «Оскара», а «Мальчик и рай» был любимой книгой Лены Княжичевой: на двенадцать лет мама подарила ей этот роман о Корчаке, и Лена пережила подлинный эмоциональный прорыв: её словно вынули из кокона, и она, посмотрев вокруг обновлённым зрением, увидела и жизнь, и любовь, и одиночество, и творение, и жертву.
С двенадцати она начала писать сама – рассказы, стихи, какие-то бытописательские заметки, писала почти постоянно' это было для неё сродни дыханию. Отец, глядя на кипу бумаг и тетрадей на столе, скептически ухмылялся: дескать, незачем тратить время на писанину, поучилась бы лучше стряпать да шить, а вот мама была не столь прямолинейна и отвела дочь в детскую библиотеку, где располагался литературный кружок. И если «Мальчик и рай» пробудил её ото сна, то занятия в кружке дали направление и отточили мастерство: статьи Лены стали появляться в детских газетах и журналах, а когда ей исполнилось семнадцать, то рассказ «Крестоносцы» опубликовали в «Юности», и судьба Лены была прописана окончательно: в литературу и только туда!
