Артем Тихомиров - Приход ночи
Следователь резво записывал все в свою тетрадь.
— В моей сумке был мобильник. Его, наверное, уже продали.
— Проверим, — сказал Гмызин, собираясь уходить.
Эта встреча ничего не прояснила, только умножила во много раз количество вопросов. У меня стала болеть голова.
Было чувство, что дорожку, которую я нашла в болоте, вдруг затянуло туманом. Я шла неизвестно куда, ничего не видя. Да, в прямом смысле — ничего.
— Всего вам хорошего. До свиданья. Я приду еще. Или мой коллега, — сказал Гмызин, продвигаясь к выходу.
Я не ответила, считая, что для него много чести. В палате и так остался его запах: табак, пот, дезодорант. Шаги следователя стихли, но на его место пришел кто-то другой.
Видение похитителя было очень живым, ощутимым. Я свернулась калачиком под одеялом и лежала тихо как мышка. Неужели у меня галлюцинации? Мне казалось, что он здесь, стоит в углу комнатки и смотрит, думает о чем-то.
Улыбается — потому что рад моим страданиям.
Появилась медсестра. Я хотела ее расцеловать.
5Начальный период моей адаптации в нормальном мире был тяжелым, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что меня ожидало потом.
Месяцы отчаяния, страха, самых черных мыслей. Были дни, когда я погружалась в нечто вроде кататонии. Не двигалась, не говорила, почти не дышала. Внутри себя я без конца прокручивала ту сцену: скальпель движется к моему лицу и вонзается в левый глаз, методично взрезая стекловидное тело.
Агония. Плевать мне на то, что говорила эта дама-психолог. Я казнила себя. Я была палачом для себя самой. Я виновата. Я, только я! Нельзя, невозможно без тяжелых последствий так расслабляться. Сделаешь по неосторожности шаг в сторону от известной дорожки и попадаешь в руки убийцы. Никто не в состоянии тебя защитить от этого ужаса, никто не в состоянии отвести руку, несущую боль, когда все уже случилось. Только тогда ты осознаешь, кто истинный виновник всего. Ты сам.
Но это было потом, а в больнице я жила точно в каком-то сне. Вот, казалось, я проснусь и пойму, что все для меня прошло удачно. Милиция провела операцию по освобождению и преступник был убит на месте, оказав сопротивление. И маньяк не вырезал мне глаза — просто досадный в своей нелепости сон.
Признаю, была во мне какая-то глупая надежда, что эта вселенная не более чем иллюзия.
А может, все гораздо проще? Вдруг похмельный сон после вечера с Лешей и был виновником этого кошмара? Окончательно проснуться, вырвавшись из этой галлюцинаторной круговерти, означает придти в себя. Пусть наутро будет болеть голова — я согласна, потому что главное понять, что не было ни маньяка, ни издевательств, ни «операции».
Я подойду к зеркалу и посмотрю в свои голубые глаза, которые многие мужчины назвали красивыми. Неважно, сколько из них откровенно врали, чтобы трахнуться со мной. Сейчас неважно. Я хочу их увидеть, прикоснуться пальцами к векам, чувствуя слабое биение крови в глазных яблоках.
Я иду в ванную комнату, открываю дверь и ступаю на резиновый коврик, хорошо зная, где он лежит, на каком расстоянии от раковины. Включаю воду, проверяя ее пальцами правой руки. Мне хочется умыться и привести себя в порядок.
Приходит хорошая, яркая, блестящая мысль: может быть, мне начать новую жизнь? Со следующего понедельника, например. Я брошу пить и курить, найду себе хорошего парня. Если проводить поиск сознательно, с определенным расчетом и учитывать все последствия, это будет нетрудно. Я недурна собой, пускай и не красотка модельной внешности, однако мужчины, которые понимают разницу между естественным и искусственным, всегда предпочитают меня. На этот раз не буду плыть по течению, а выберу сама. Если мой избранник окажется хорош, я даже выйду за него замуж. Мне двадцать пять лет, пора бы остепениться.
Я поднимаю лицо к зеркалу, успевшему запотеть, и провожу по нему рукой.
Я смотрю на себя. Светлые волосы свисают по бокам головы, вытянувшееся лицо, впалые щеки, похожие на бока сдувшегося резинового мяча. В зеркале отражается какая-то другая женщина. Она смотрит на меня. Нет, постойте, это же я сама. Но что со мной не так? Я не понимаю! Я подношу руку к своему отражению, трогая влажное стекло, и только тут до меня доходит, в чем, собственно, дело. У моего отражения нет глаз. Дряблые веки свисают, а в щели между ними я вижу черно-красную пустоту глазниц.
Так, выходит, это правда? Я не сплю? У меня нет шанса проснуться и понять, что все страшное позади? То, что в зеркале, — это я?
Мой крик разносится в пустоте, будто я нахожусь посреди большого пустого помещения наподобие спортзала. Невидимка вошел в комнату и стоит в углу. Я не знаю его запаха, но помню, как пахнут кожаные черные перчатки.
— Держите, — произносит кто-то в темноте. — Да нет, за плечи. А я руку.
Укол. Я проснулась, но меня снова погружают в беспамятство. Я хочу остаться там навсегда. Я о чем-то говорю, умоляю обладателей руки и голосов.
Бесполезно. В шприце не яд, а всего лишь успокоительное.
Я проснулась, а кошмар остался, давая мне четкое понимание того, что ночь отныне будет продолжаться вечно.
Глава пятнадцатая
Таня пришла в полдень. О времени я узнала по радио, которое принесли мне в палату по инициативе врача. Он заботился, чтобы я не умерла от скуки.
Как только ди-джей объявил, что в Екатеринбурге двенадцать часов, в дверь постучали. Я выключила радио.
— Войдите.
Сердце у меня оборвалось, плюхнувшись куда-то в живот. Я хотела проглотить комочек слюны, но не могла.
Я ждала Таню все утро и к этому времени окончательно извелась, не находя себе места. Успела сделать несколько осторожных прогулок от кровати до окна. Ходить было тяжело. Я находилась практически без движения двадцать дней и мышцы привыкли к бездействию. Обследование показало, что с ними и суставами все нормально. Немного тренировки — и я смогу бегать. Сегодня прогулки по двухметровой полосе линолеума туда и обратно были способом убить время. Радио бренчало начиная с девяти часов, создавая звуковой фон, который помогал отвлечься от страшных мыслей. Больше всего я боялась напугать Таню.
Каково ей будет знать, что у меня нет глаз? Не в фигуральном, а прямом смысле. Готова ли она?
Нет, вряд ли. К такому подготовиться невозможно.
Она вошла. Дверь чуть скрипнула, закрывшись.
— Привет.
Ее голос больше всего походит на шепот.
— Привет, — сказала я, поворачивая голову на звук.
Таня стояла у двери и не шевелилась. Я дала ей время привыкнуть к тому, что она видит. Забинтованную голову, тощую шею, вытянувшееся лицо, безжизненные волосы, торчащие в разные стороны.
