Уильям Хьёртсберг - Сердце Ангела
Бумаги на столе по большей части составляли астрономические расчеты. Еще было много недописанных гороскопов. Я просмотрел их без особого интереса и вдруг наткнулся на собственное имя. Вот подарочек для Стерна! Надо было сразу сжечь его, но я, как дурак, сунул его в дипломат.
Гороскоп навел меня на мысль проверить настольный календарь, и вот пожалуйста: понедельник, шестнадцатое, Ан. Гар. 13:30. Я вырвал листок и положил в дипломат к остальным бумажкам. Сегодня у Маргарет была назначена встреча на полшестого. Мои часы немного спешили, но, в общем и целом, было где-то пять двадцать.
Уходя, я оставил дверь немного приоткрытой. «Кто-нибудь наткнется на тело и позвонит в полицию. Мне в эти дела лезть необязательно», — думал я. Как же! К тому моменту я увяз уже по самые уши.
Глава двадцать девятая
По пожарной лестнице я спустился не торопясь: на сегодня физзарядки достаточно. Добравшись до холла, сразу прошел в бар «Карнеги». Я всегда пропускаю стаканчик, когда нахожу труп. Так сказать, старая семейная традиция.
В баре был «час низких цен» и, следовательно, аншлаг. Я протолкался к стойке и заказал двойной «манхэттен» со льдом. Сделав изрядный глоток, взял стакан и, шагая по чужим ногам, стал продираться в обратном направлении к телефону-автомату.
Я набрал номер Епифании. Мой стакан уже опустел, а на другом конце так и тянулись бесконечные гудки. Я повесил трубку. Скверно, очень скверно. Последний раз такие вот гудки я слушал перед визитом к Маргарет Крузмарк, ныне покойной, взрезанной на манер рождественского гуся. Я оставил пустой стакан на полочке под автоматом и пробился на улицу.
В полквартале от меня остановилось такси и высадило кого-то возле похожего на мечеть Центрального театра. Я крикнул водителю, чтобы не уезжал, и тот не стал закрывать дверь. В небольшом состязании с напористой дамой, мчавшейся через дорогу и яростно махавшей зонтиком, я пришел первым.
В ответ на просьбу отвезти меня на угол Сто двадцать третьей и Ленокс-авеню негр-водитель и глазом не моргнул. Очевидно, он решил, что я еду на собственные похороны и рад был напоследок содрать с покойничка. Мы ехали в полном молчании. Из транзистора на переднем сиденье остервенело тараторил ведущий: «Суперпрямая трансляция, гипернациональная сенсация…»
Через двадцать минут негр высадил меня напротив аптеки мисс Праудфут и умчался под звуки ритм-энд-блюза. Аптека была по-прежнему закрыта, и длинная зеленая штора на двери висела как поникший флаг разбитой армии. Я долго и безрезультатно стучался и гремел ручкой — никого.
Вспомнив, как Епифания говорила, что у нее квартира над аптекой, я прошел по Ленокс до входа в само здание и изучил почтовые ящики. На третьем слева было написано: «Праудфут — 2-Д». Дверь была не заперта, и я вошел внутрь.
В узком коридоре с кафельными стенами пахло мочой и вареными свиными ножками. По иззубренным от старости мраморным ступеням я поднялся на второй этаж. Где-то наверху спустили в туалете воду.
Квартира Епифании была в дальнем конце площадки. На всякий случай я позвонил в дверь, но мне никто не открыл.
Замок был ерундовый: у меня к нему подходило с полдюжины отмычек. Я надел резиновые перчатки и открыл дверь, инстинктивно принюхиваясь, не пахнет ли эфиром. В большой угловой гостиной окна выходили и на Ленокс и на Сто двадцать третью. Здесь стояла практичная мебель и африканские резные штучки.
Кровать в спальне была аккуратно застелена, справа и слева от туалетного столика из пестрого клена гримасничали две маски. Я осмотрел платяной шкаф и ящики комода, но ничего не нашел, кроме одежды и личных вещиц. На прикроватном столике стояло несколько фотографий в серебряных рамках. С них смотрела женщина с тонким, надменным лицом. Я узнал нежную грусть в изгибе рта, как у Епифании, но у этой нос был площе и глаза другие: широко раскрытые, безумные глаза одержимой. Это была Евангелина Праудфут.
Евангелина приучила дочь к порядку. На кухне было чисто, все стояло на своих местах. Ни грязных тарелок в раковине, ни крошек на столе. Единственный признак человеческого присутствия — свежие продукты в холодильнике.
В последней комнате было темно как в пещере. Выключатель не работал, и я зажег фонарик. Поскольку мне вовсе не улыбалось споткнуться об очередной труп, я прежде всего осмотрел пол. Очевидно, когда-то давно это была вторая спальня, но теперь и стены, потолок, и даже оконное стекло были выкрашены в густой темно-синий цвет. Поверх синевы вилась неоновая радуга. На одной стене сплетались цветы и листья, на другой резвились грубо нарисованные рыбы и русалки. Яркие звезды и полумесяцы смотрели с потолка.
Это был храм вуду. К дальней стене был пристроен примитивный кирпичный алтарь, уставленный рядами глиняных горшочков с крышками и похожий на ярмарочный прилавок. В центре стоял тонкой работы чугунный крест, увенчанный потрепанным цилиндром. Сбоку был привешен деревянный костыль. Множество оплывших свечей лепилось к кирпичу под аляповатыми литографиями с изображением католических святых. Кудрявые от времени листки были похожи на древние рекламные плакаты. Перед алтарем в пол была воткнута ржавая сабля. Я тронул ее, и она слегка покачнулась.
На полке рядом с несколькими гремушками из тыквы и парой железных кастаньет теснились разноцветные бутылочки и кувшинчики. Над алтарем почти во всю стену был с детской наивностью нарисован грузовой пароход.
…Епифания в белом платье поет и стонет, живым сердцем бухает барабан, гремушки шепчут, словно змеи в сухой траве. Ловкое движение маленькой руки — и яркий алый фонтан.
Выходя из хамфо, я стукнулся головой о пару нарядных, обтянутых кожей тамтамов, подвешенных к потолку.
В шкафу в коридоре ничего не обнаружилось, зато, вернувшись в кухню, я заметил узкую лестницу, ведущую в магазин. Я спустился вниз, прошел в заднюю комнату и порылся в сушеных кореньях, порошках и травах, не очень-то представляя, что именно ищу.
В торговом зале было полутемно и пусто. На стеклянной столешнице прилавка высилась стопка нераспечатанных конвертов. Я зажег фонарик. Там был телефонный счет, несколько писем от поставщиков лекарственных трав, стандартное машинописное обращение от конгрессмена Адама Клэйтона Пауэлла и листовка какой-то медицинской организации, помогавшей беременным. В самом низу лежала картонная афишка. Мое сердце сделало сальто-мортале: с афишки на меня глянул Луис Цифер.
На нем был белый тюрбан. Его кожа была отшлифована пустынным ветром. Над портретом была надпись: «Эль Сифр, повелитель неведомого». По нижней кромке шли строчки: «В субботу, 21 мая 1959 года достославный и всеведущий Эль Сифр будет говорить с прихожанами в Новом храме надежды по адресу: Восточная 144-я улица, 139. Начало в 20:30. Вход свободный. Добро пожаловать».
