Олег Гладов - Смех Again
— А какой тогда смысл в засаде, балда! — ответил ему Чапаев, шевеля усами, и добавил раздражённо: Ладно! Потом я буду белым… Только не спеши!
Генка отправился в лес, добросовестно погиб и через полчаса вернулся «ничего не подозревающим белым отрядом». Он бродил по пустому двору птицефабрики и усердно ничего не подозревал: распрягал усталых лошадей, отдавал распоряжения адъютантам и говорил громко сам себе:
— Слушаюсь, Ваше Благородие!
А красные всё не открывали огонь из своих лихих пулемётов. И не вылетали из тьмы с криком «ура», размахивая верными шашками. Генка подождал ещё минут десять и, наконец, повернувшись к курятнику, крикнул Чапаеву недовольно:
— Ну блин! Скоро уже?!
Чапаев не ответил. Генка подождал ещё чуть-чуть и подошёл к провалу, ведущему внутрь длинного старого сарая без стёкол.
— Ванька! — позвал он, и ему стало неуютно: уже совсем стемнело и начал накрапывать холодный дождь, попадая за шиворот.
— Ванька, хватит уже… выходи! — крикнул он в сарай.
Тишина.
Генка включил фонарик с почти севшими батарейками и осторожно вошёл внутрь. Где-то что-то капало, а запах в брошенном двадцать лет назад курятнике был неприятным. Генка, поёживаясь, пошёл по проходу между поросшими паутиной и пылью пустыми насестами, еле различая в тусклом круге света окружающее. У самой дальней стены он обнаружил Ваньку. Тот сидел прямо на грязном полу, обхватив колени руками, и молча смотрел на склонившегося над ним Генку.
— Ты чего… Вань? — спросил его тот испуганно.
— Где Жзик? — выпалил Ванька вдруг. Генка от неожиданности вздрогнул:
— Чего?
— Где Жзик? — спросил ещё раз Ванька.
И это единственная фраза, которую он произносит в окружающее его пространство последние восемь лет.
О том, что с Иваном Мишиным что-то неладно, в Уткино узнали часов в двенадцать следующего, дождливого дня. Именно в этот час его мать Валентина вбежала на почту и заказала разговор с областью. И три почтальонши деревни Уткино, оказавшиеся в это время там, внимательно прислушивались к тому, что она сбивчиво говорила в единственной кабинке межгорода.
Часа через три на «буханке» с красным крестом из Сватово приехал хмурый дядька в белом халате и очках. В Сватово находилась специализированная областная психбольница, от одного упоминания которой всех призывников, косящих армию на «7 Б» (то есть «на дурку») бросало в пот. Все, кто изображал неустойчивую психопатию и шизофрению особенно упрямо, в конце концов всё-таки оказывались здесь с военкоматовским направлением в руках. А после рассказывали такие жуткие вещи, что некоторые особо слабые духом сразу сдавались военкому и с лёгким сердцем уходили два года бегать в сапогах с автоматом.
Дядька в очках и белом халате был Сергеем Николаевичем Егоровым, главврачом упомянутого учреждения. Он вошёл в дом и присел на табурет прямо напротив Ваньки, не вынимая рук из карманов своего халата.
— Что тут у вас? — спросил он у родителей, тяжело глядя на их младшего сына.
— Где Жзик? — спросил сын, глядя в никуда.
Доктор Егоров за свою долгую медицинскую карьеру разоблачил столько изощрённых симулянтов призывного (и не только) возраста, что удивить его было сложно. Если бы звонок поступил непосредственно в его больницу, он бы выслушал всё до конца, сказал «до свидания» и просто положил трубку. Но Валентина позвонила в область, и уже оттуда Сергея Николаевича попросили съездить на вызов. Он как раз пил чай и был страшно недоволен, что нужно было влезать в резиновые сапоги и ехать за тридцать пять километров в дождь. Вызов был какой-то невнятный, и доктор Егоров всю дорогу думал, что через пять минут его пребывания в доме лодырь, отлынивающий от школы, будет барахтаться к верху задом меж отцовских коленей и орать после каждого удара розгой «папочка-прости-я-больше-не-буду».
— Что тут у вас? — спросил он, наследив огромными сапожищами и усевшись на табурет.
Он выслушал всё по порядку: как обмирающий от страха Генка прибежал домой и позвал деда Евгения, как оба они поехали к птицефабрике на мотоцикле и нашли Ваньку, сидящим на полу тёмного курятника. Как безрезультатно тормошили его там, привезли домой и опять тормошили здесь. Иван ни на что не реагировал и только спрашивал, как сейчас у доктора:
— Где Жзик?
Егоров позвал Генку. Внимательно выслушал и его.
Всё это время он, не отрываясь, глядел на виновника переполоха. Потом он грузно поднялся и осмотрел Ваньку Мишина, поворачивая его так и этак, беря за руки и водя молоточком перед его бессмысленными глазами. Закончив, разогнулся и задумчиво взялся за подбородок.
— Ну что, доктор? — спросила его Валентина, обеспокоенная выражением лица Егорова. — Что вы ему пропишите?
Доктор, помолчав с минуту, медленно ответил:
— Когда ехал сюда, хотел прописать хорошего ремня вашему симулянту… Да дело в том, что он не симулянт… Я забираю его с собой. Прямо сейчас…
После этого седых волосков на голове Валентины стало больше: Иван был вторым её дитём, из-за которого она плакала иногда ночами.
Егоров прочитал за длинную карьеру десятки книг по своей теме и даже сам выступил соавтором «Учебника современной судебной психиатрии» — библии его молодых коллег. Но единственное, чего он добился, испробовав на своём пациенте всё (от Сибазона и Аминазиана — до радикальных американских препаратов) — это то, что из глаз Ванькиных исчезла эта пугающая его родных пустота, и взгляд его стал более осмысленным. Через время Егоров разрешил родителям забирать сына к себе: ненадолго и только по праздникам.
Дома за столом Иван мог застыть с ложкой на полпути между ртом и тарелкой и сидеть так какое-то время, словно прислушиваясь к чему-то. Лицо его всегда хранило одно и тоже половинчатое выражение: то ли он не до конца сосредоточился, то ли не до конца расслабился. Вечером его сажали со всей семьёй перед телевизором, но происходившее на экране его, кажется, не волновало. Он ложился спать, а на следующее утро терпеливо ждал, когда отец отвезёт его обратно.
И только всё спрашивал:
— Где Жзик?
Это первое, что услышал от него я, как только он вышел в сопровождении дяди Жени из ворот и осторожно сел на заднее сидение рядом со мной. Всю обратную дорогу дядя Женя рассказывал Ивану разное. Как Рыжий, Мухтар и Мальчик поймали куницу недалеко от пруда. Как кошка Дашка, тёзка его сестры, недавно окотилась, и всех котят решили оставить себе, а не топить в ведре, как обычно. Как мама заранее связала ему тёплый свитер и варежки для зимних прогулок по больничному двору.
