Стивен Кинг - Бессонница
Вот уже второй раз за последние пятнадцать минут Ральфа назвали почти героем. Ему стало неловко.
— Я слишком взбесился на него, чтобы понять, какого кретина из себя разыгрывал. Где ты был, Билл? Я пытался недавно дозвониться тебе.
— Пошел прогуляться к развилке, — ответил Макговерн. — Наверное, старался чуть-чуть охладить мотор. У меня трещит голова, и мутит с того самого момента, как Джонни Лейдекер и второй легавый увезли Эда.
Ральф кивнул:
— Я тоже себя паршиво чувствую.
— Правда? — спросил Макговерн удивленно и слегка скептически.
— Правда, — со слабой улыбкой ответил Ральф.
— Словом, там, на площадке для пикников, где обычно болтаются все эти старички в жаркую погоду, торчал Фэй Чапин, и он затащил меня на партию в шахматы. Ну и зануда же этот мужик, Ральф: воображает о себе, будто он Руй Лопес [21], а сам в шахматах — обыкновенный мыльный пузырь… И никогда не закрывает рта.
— Тем не менее Фэй неплохой парень, — тихо заметил Ральф.
Макговерн, казалось, не услышал его.
— И этот гнусный Дорранс Марстеллар тоже там был, — продолжал он. — Если мы — старики, то он — ископаемое. Он просто стоит там, возле забора, между площадкой для пикников и аэропортом, с дурацкой книжкой стихов в руках и смотрит, как взлетают и садятся самолеты. Как ты думаешь, он и вправду читает эти книжки, которые вечно таскает с собой, или они просто так, для виду?
— Интересный вопрос, — сказал Ральф, но думал он о том слове, которое произнес Макговерн применительно к Доррансу, — гнусный. Сам бы он так не сказал, но, вне всяких сомнений, старина Дор был большим оригиналом. Он не был в маразме (по крайней мере Ральф так не думал); скорее некоторые вещи, которые говорил Дор, походили на продукты слегка перекошенного разума и слегка искривленного восприятия.
Он вспомнил, что Дорранс был там в тот день, прошлым летом, когда «датсун» Эда врезался в пикап. В тот момент Ральфу показалось, что появление Дорранса добавило последний штрих безумия ко всему представлению. И Дорранс сказал тогда что-то забавное. Ральф попытался вспомнить, что именно, и не смог.
Макговерн снова уставился на улицу, где молодой человек в сером халате только что вышел, посвистывая, из дома, перед которым бы припаркован микроавтобус. «Медицинского обслуживания». Молодой человек (на вид ему можно было дать от силы года двадцать четыре, и к нему явно ни разу в жизни еще не вызывали медицинскую службу) катил тележку с прикрепленным к ней длинным зеленым, баллоном.
— Это пустой, — заметил Макговерн. — Ты не видел, как они завозили внутрь полный.
Второй молодой человек, тоже в халате, вышел из двери маленького домика, неудачно выкрашенного желтой и темно-розовой краской. Он секунду постоял на крыльце, держась за дверную ручку и явно разговаривая с кем-то внутри. Потом он захлопнул дверь и изящно побежал по дорожке. Он успел вовремя, чтобы помочь своему напарнику загрузить тележку с баллоном в кузов микроавтобуса.
— Кислород? — спросил Ральф.
Макговерн кивнул.
— Для миссис Лочер?
Макговерн снова кивнул, глядя, как работники «Медобслуживания» захлопывают дверцы микроавтобуса, а потом стоят возле них, тихонько переговариваясь в сгущающихся сумерках.
— Я учился вместе с Мэй Лочер в школе. Еще там, в Кардвиле, на родине храбрецов и коров. В последнем классе нас было всего пятеро. В те денечки ее называли «жаркой штучкой», а парней вроде меня — «лиловыми крошками». В ту восхитительную древнюю эпоху слово «голубой» употребляли применительно к рождественской елке — после того как наряжали ее.
Ральф опустил взгляд на свои ладони, не зная, что сказать, и испытывая неловкость. Конечно, он знал, что Макговерн был гомосексуалистом, знал это уже много лет, но до сегодняшнего вечера Билл никогда не говорил об этом вслух. Ральф пожалел, что тот не приберег этот разговор на какой-нибудь другой денек… Желательно на такой, когда Ральф не чувствовал бы себя так, словно большую часть его мозга заменили гусиным пухом.
— Это было тысячу лет назад, — сказал Макговерн. — Кто бы мог подумать тогда, что мы оба пристанем к берегам Харрис-авеню.
— У нее эмфизема, верно? По-моему, я так слышал.
— Ага. Одна из тех болячек, которые не остановишь. Все-таки старость девчонкам ни к чему, правда?
— Да, правда, — сказал Ральф, а потом его разум осознал эту истину с неожиданной силой. Это о Кэролайн он думал и о том ужасе, который испытал, когда, задыхаясь, ворвался в квартиру в промокших кроссовках и увидел ее, лежащую на пороге кухни… Точно на том месте, где он стоял, разговаривая по телефону с Элен. Столкновение лицом к лицу с Эдом Дипно было просто ничто по сравнению с ужасом, который он ощутил в тот момент, когда был уверен, что Кэролайн мертва.
— Я помню то время, когда Мэй привозили кислород раз в две недели, не чаще, — сказал Макговерн. — Теперь они приезжают каждый понедельник и четверг, по часам. Я хожу навещать ее, когда могу. Иногда читаю ей — самую скучную ерунду в дамских журналах, какую только можно отыскать, — а иногда мы просто сидим и болтаем. Она говорит, ее легкие словно наполняются водорослями. Теперь уже осталось недолго. Однажды они приедут и загрузят в кузов этого фургона не пустой кислородный баллон, а Мэй. Отвезут ее в Домашний центр Дерри, и это будет конец.
— Это от курения? — спросил Ральф.
Макговерн одарил его взглядом, столь несвойственным для его худого, мягкого лица, что у Ральфа ушло несколько секунд, на то, чтобы прочитать в нем презрение.
— Мэй Перро в жизни не выкурила ни одной сигареты. Она расплачивается за двадцать лет, проведенных в красильне в Коринне, и еще двадцать — сортировщицей на фабрике в Ньюпорте. Ее легкие забиты хлопковым волокном и нейлоном, а не водорослями.
Двое молодых людей из «Медицинского обслуживания» забрались в свой микроавтобус и уехали.
— Мэн — северный отрог Аппалачей, Ральф. Многие этого не осознают, но это так. И Мэй подыхает от главной болезни Аппалачей. Врачи называют ее «легкими текстильщика».
— Прошу прощения. Ты, наверное, очень привязан к ней.
Макговерн уныло рассмеялся:
— Не-а. Я навещаю ее, потому что она — последнее, что связывает меня с моей давно прошедшей молодостью. Иногда я читаю ей и всегда ухитряюсь проглотить одно или два ее старых, засохших овсяных печенья, но не более того. Уверяю тебя, мой интерес к ней надежно эгоистичен.
Надежно эгоистичен, подумал Ральф. Вот уж истинно странная фраза. Истинно макговернская фраза.
