Страшные истории для бессонной ночи (сборник) - Вдовин Андрей

Уго остановился, снял ружье с плеча, взвел курок и прицелился. Прогремел выстрел. Над кладбищем черным облаком поднялась стая вспугнутых птиц. Ведьма вскрикнула и упала.

Подойдя ближе, он склонился над ней. В этот момент она резко приподнялась и наотмашь ударила Уго камнем: удар пришелся в висок. На секунду молодой плантатор потерял сознание и повалился на землю. Сибилл вскочила и, прихрамывая, побежала прочь. Уго, превозмогая боль и гул в голове, подтянул к себе ружье, прицелился и выстрелил снова. Сибилл упала. Уго сделал над собой еще одно усилие, вытер рукавом кровь с лица и поднялся. Подойдя к Сибилл, он присел рядом, перевернул ее на спину и жутко усмехнулся.

— Я не смогу сделать то, чего ты хочешь, — прошептала она.

— Я еще ничего не сказал!

— А я и так знаю.

— Вот как? Зря я не верил, что ты ведьма.

— Нет, не ведьма…

— Тогда отку…

— Провидица я, — перебила его Сибилл, — знаю, что с твоей невестой, но помочь ей не смогу.

— Проклятие наслала, а снять не хочешь?! — взревел Уго.

— Я провидица, — повторила Сибилл. — Я всегда предупреждала людей о засухе и о болезнях, но меня не слушали. А когда предсказания сбылись, обвинили в своих несчастьях. Что мне оставалось делать? Я сказала, что прокляну всех и каждого, кто обидит меня, лишь бы меня не трогали. А видения… теперь остаются при мне.

— Мне плевать на твои видения! Что ты сделала с моей Айне?!

Сибилл не отозвалась.

— Очисти душу перед смертью: сними проклятие, и я похороню тебя как христианку.

Сибилл застонала.

— Что ты с ней сделала?! — заорал Уго, тряся ее за плечи.

— Ничего… не я убиваю твою невесту…

— А кто же?! Кто тогда?! — сам не свой от ярости кричал Уго. — Это ведь ты сказала, что мы не будем вместе!

— Таким было мое видение о тебе, — еле слышно ответила Сибилл.

— Сними проклятие! Сними! Сними! — требовал Уго, чувствуя, как Сибилл слабеет.

— Нет никакого проклятия…

— Тогда что убивает ее?! Скажи мне правду!

— Ее страх…

Уго продолжал трясти Сибилл за плечи, плача и требуя от нее ответа, но она больше не отзывалась: жизнь покинула ее. Где-то рядом, будто насмехаясь над ним, тихо расхохотался филин. Отчаявшись, Уго оставил Сибилл лежать на земле, а сам прислонился спиной к дереву. Голова невыносимо болела, лицо с левой стороны распухло и налилось кровью. Уго обмяк и отключился.

Очнулся он на рассвете, когда вдалеке зазвонил колокол. Пальто, напитавшееся кровью и потом, замерзло, а ноги затекли. Уго совсем продрог. Он с трудом поднялся и глянул на Сибилл. Ее тело окоченело, а лицо посинело, затуманенный взгляд устремился в небо. Снег вокруг нее побагровел. Уго поднял ружье, спрятал руки в карманы и направился вон с кладбища. Вереск, покрытый инеем, хрустел под ногами, голова гудела, а тело трясло от холода.

Уго миновал поляну и вышел к деревне, где бродячие псы, завидев его издали, поджимали хвосты и разбегались: свирепый и окровавленный вид Уго мог испугать кого угодно. Люди, спешащие на утреннюю службу, крестились и шептались, провожая Уго взглядом.

«Белая лилия» встретила его распахнутыми дверями и окнами. Утренний туман и сырость, ползущие с озера, медленно забирались в дом, ощупывая его и обнимая со всех сторон. Уго ступил на просевшее крыльцо, отозвавшееся не то скрипом, не то стоном, и прислушался. Тишина. Дом казался пустым и мертвым.

Уго шагнул внутрь, прошел мимо залы в длинный темный коридор с торчащими из стен гвоздями, миновал пустую столовую и остановился у приоткрытой двери спальни. Дверь поскрипывала от сквозняка, в утреннем свете был виден ползущий из-за нее туман. Уго толкнул дверь. На полу в беспорядке валялись бронзовые подсвечники, книги, тряпки, черные перья, рыбьи головы и разбитые пузырьки из-под лекарств, пропитавших собой старый паркет. В комнате пахло сыростью, тиной, аммиаком и камфорой. Кровать госпожи была пуста — Уго заметил на ней лишь несколько длинных черных перьев и рыбью чешую. Верная экономка сидела в кресле, отвернувшись к окну.

— Что случилось? — хрипло спросил Уго. — Где Айне?

Экономка не отозвалась. Уго вошел и, схватив служанку за рукав, попробовал разбудить, но тут же отпрянул: ее рука соскользнула с подлокотника и безжизненно повисла. Мертва! Застывший взгляд женщины был направлен в окно, на бледных щеках блестели слезы, а рот страдальчески перекосился. Уго нахмурился, подошел к окну и, опершись на подоконник руками, выглянул на улицу. Туман, ползущий от воды, частично закрывал собой озеро, но Уго различил на его поверхности черную птицу. Лебедь! Прекрасный черный лебедь грациозно вытягивал шею и хлопал крыльями, разгоняя утреннюю дымку.

В задумчивости Уго вышел из дома и направился к озеру. Земля хрустела и чавкала под ногами: тонкий лед, покрывающий палую листву и влажную почву, ломался, и подошвы сапог Уго проваливались в грязь. Спускаясь к воде, он думал о последнем разговоре с Сибилл.

Он также припомнил, как экономка рассказывала, что в детстве у Айне резко начинал болеть живот всякий раз, когда она не хотела идти в воскресную школу. А однажды, узнав о симптомах подагры, госпожа пожаловалась и на боль в суставах. Лекари разводили руками, а спустя некоторое время все заболевания проходили без какого-либо лечения.

«Нет никакого проклятия…» — звенели в ушах слова Сибилл.

Уго остановился у самой воды и, глядя на лебедушку, спокойно плывущую по озеру, до последней секунды не мог поверить, что действительно сделает это. И все же крикнул:

— Айне!

Черная птица обернулась и захлопала крыльями.

Елена Лакруа. Сад опавших листьев

Осень кнутом прошлась по окрестностям Эссекса, прогоняя жизнь с угодий. Земля трескалась, кричала, но подчинялась, в страхе обращая листву в пепел, а разнотравье — в пыль. Каждый, кто не успел сбежать, скрыться от неминуемой участи, должен был погибнуть. Так пастбища превратились в погосты.

Однажды возлюбленная сказала мне: «Если бы я могла выбирать, то предпочла бы умереть осенью, ведь это так естественно. Упокоиться в земле вместе с природой».

Промозглые дожди оплакивали ушедшие огненно-дымчатые пейзажи. Урожай был собран. Вместо удушливо-сладкого благоухания яблок, груш, тыкв и прочих даров матушки-земли в воздухе ощущался запах сырости, гниющей травы и отчаяния. И если бы у холода был собственный аромат (с нотами мяты и сандала), я бы знал, где разбился целый флакон.

Присев на лавочку отдышаться (где моя молодость!), я обвел взглядом окрестности. В Отэм-холле я был впервые. Большой белесый особняк с темно-коричневой крышей, куда меня пригласили, находился в довольно сносном состоянии, пусть местами и обветшал. Фасад здания простой, без изысков, с «проплешинами». Он напоминал голову павшего в бою солдата, что нашел приют на одиноком холме. Или гриб с неказистой шляпкой на грязно-белой пухлой ножке. У нас было что-то общее: мы оба знавали лучшие дни, но все еще не сдавались.

— Ах, вот и вы! — вышел навстречу «юноша» лет сорока. Доживете до моих лет, этот возраст будет и вам казаться юностью. Это был Эрик Уоллес, умолявший наведаться к нему перед отбытием домой.

— Доктор, как же я рад, что вы к нам приехали, бросили все дела! Ваша практика известна на всю Англию. Прошу. — Хозяин рукой указал направление.

Я кивнул, не желая тратить время понапрасну. Только в старости начинаешь так ценить каждую минуту: прожитый впустую день будто целая книга, которая пойдет на растопку в печь, если не успеешь ее прочитать. Или спектакль, который дадут вне зависимости от твоего присутствия.

«Юноша» что-то долго и сбивчиво рассказывал, но с возрастом у докторов вырабатывается привычка отсеивать словесный мусор. По крайней мере, так работало мое восприятие. Хотя это не единственная приобретенная с годами способность. Со временем я стал поэтичнее.

Мы оказались в саду угасших красок. Удручающее зрелище: словно с человека срезали всю плоть и остались одни кости.