Александр Пелевин - Здесь живу только я
— Это тоже вариант. Нельзя сбрасывать со счетов ничего. Если перебрать все варианты и отмести в сторону самые невероятные, мы найдем причину.
— Например?
— Не знаю. – Герман засмущался. – Может быть, в наш организм попали какие-то психотропные вещества. Может быть абсолютно все.
— И мы видели одинаковые галлюцинации?
— И такое бывает. Иногда люди действительно видят одно и то же. А может быть, мы видели разные вещи, но потом в нашей памяти сложилась общая картина?
— Перестань.
Смородин хотел только одного – доползти до кровати и лечь спать.
— А тот, второй, который сменяет тебя через двое суток? Ты с ним говорил?
— Нет. Я вообще его не видел. Знаю только его имя.
— Поговори с ним.
Смородин махнул рукой и поморщился.
— Тогда я поговорю.
— Как хочешь. Я устал и хочу спать. Вечером можем снова встретиться и обсудить все на свежую голову.
— Давай вечером вернемся сюда и поговорим с ним? Или сразу с Грановским?
— Можно попробовать. А сейчас я закрою эти витрины обратно и мы уйдем отсюда.
Через полчаса они вышли на улицу.
Смородин чувствовал страшную усталость и морщился от мелкого снега, который противно бил по лицу. Совсем скоро, думал он, я доползу до кровати и лягу спать, а в ноги уляжется кот, и мы проспим с ним до самого вечера, а потом я проснусь, сварю кофе и вернусь на работу. Почему-то сейчас он был уверен в том, что больше здесь не будет ничего. Никаких телефонных звонков, никаких открытых дверей, никаких странных надписей, никаких писем из прошлого, никаких гудящих проводов. Пусть все это будет бредом, пусть он просто сходит с ума, и Герман пусть сходит с ума вместе с ним.
***
Что-то громыхнуло на кухне, и Мюнхгаузен моментально проснулся, настороженно приподняв уши. Наверное, Петр уронил кастрюлю, подумалось ему, и уши вернулись в спокойное положение, глаза снова закрылись, и голова мягко опустилась на шерстяной свитер, который он давеча затащил на этот шкаф (Петр, помнится, долго искал его), дабы использовать в качестве постели. Когда сон уже готов был продолжиться с того места, на котором прервался, со стороны кухни вновь прозвучал грохот. Мюнхгаузен поднял голову. Здесь, на этом шкафу, поскольку он был самой высокой точкой обзора, открывался чудесный вид на всю комнату, и кот взглянул на подоконник: желтые тюльпаны еще не выросли, за окном уже стемнело – значит, ужин будет как минимум через час.
Петра в комнате не было. Что удивительно, был выключен и компьютер.
Мюнхгаузен свесил голову вниз, прицелился в сторону компьютерного стола и точным прыжком спикировал на него, умудрившись не опрокинуть стойку с дисками, а затем соскочил на пол.
Первым делом он, как всегда, заглянул под кровать с целью проверить целостность своих стратегических запасов. Все было на месте: и нераскрытая пачка сигарет, и совсем свежий, недельной давности, апельсин, и помятая десятирублевая купюра, и две абрикосовые косточки, и загнанная полгода назад пустая бутылка тринадцатого портвейна, и наконец гордость коллекции – добытый совсем недавно правый носок Германа, восхитительный шелковый носок в коричневую полосочку.
Затем Мюнхгаузен решил осмотреть свою армию.
Он вспрыгнул на самую верхнюю полку книжного шкафа, где выстроились в ряд оловянные солдатики (кстати, Петр почему-то считал их своими и иногда даже трогал без спросу). Все они были на месте. Конный красноармеец по-прежнему замахивался саблей на невидимого врага, рядом с ним стоял еще один всадник, и винтовка его нацелилась в ту же сторону; знаменосец вскинул над собой широкое знамя, и что-то выкрикивающий командир вздыбил коня перед ними, крепко сжимая наган в поднятой вверх правой руке.
— Все ли в порядке у вас, бойцы? – бодро спросил Мюнхгаузен.
Командир обернулся и, увидев кота, убрал наган в кобуру.
— Все как всегда, товарищ, — ответил он. – Враг не пройдет. А если уж и пройдет, здесь и поляжет!
— Поляжет! – улыбнулся красноармеец, вскинув винтовку на плечо.
— Поляжет! – крикнул первый всадник и любовно погладил коня по гриве.
— Если пройдет, — повторил командир.
Знаменосец молчал и улыбался.
— Молодцы. Я доволен вами, — промурлыкал кот.
Когда он спрыгнул с полки, оловянные солдатики вновь застыли в своих позах.
Проходя мимо зеркала, кот остановился и уставился в свое отражение.
— Хорошо ли тебе спалось? – спросил он.
— Прекрасно, — ответило отражение. – Я видел очень интересный сон.
— Скоро вырастут желтые тюльпаны. Я принесу тебе немного, если хочешь есть.
— Да, это было бы замечательно, – сказало отражение.
Распрощавшись с отражением, Мюнхгаузен прошел дальше, на кухню.
На кухне сидел Смородин.
Он пил мелкими глотками кофе и писал что-то на листке бумаги. Писал, затем зачеркивал, рвал и выбрасывал, доставал из блокнота новый листок и продолжал писать.
Выбросив очередной листок, он заметил Мюнхгаузена.
— Скажи мне, Карл, — сказал Петр. – Ты когда-нибудь писал письмо мертвецу?
Кот лениво зевнул и потянул заднюю лапу.
— Вот и я тоже. Черт с ним, потом напишу. Не знаю, зачем я это взялся.
Мюнхгаузен вспрыгнул на диван и подобрался ближе к Смородину.
— У меня есть глаза, — прошептал вдруг Петр. – И у глаз не бывает сомнений.
Мюнхгаузен настороженно приподнял уши.
— Вижу сон, вижу дверь, вижу зеркало, в зеркале — стул, — продолжил Петр. — Вижу пыль, вижу облако. Все это без изменений остается таким же, как было, когда я уснул.
Кот снова зевнул.
— Да, ты слышал это уже много раз. Я знаю. Кстати, «сомнений – изменений» все же плохая рифма. Я бы, наверное, написал по-другому. Иди в комнату. Скоро вырастут желтые тюльпаны. А я еще посижу немного и пойду на работу.
На секунду Смородину почему-то показалось, что было время, когда Мюнхгаузен питался вовсе не желтыми тюльпанами, а чем-то другим.
Но что еще могут есть коты, кроме цветов? Коты питаются только цветами, это известно всем.
***
— Осторожно, двери закрываются. Следующая станция – Союзная.
Смородин резко открыл глаза и поднял голову. Огляделся вокруг – вагон метро был абсолютно пуст, только через стекло было видно, что в соседнем вагоне сидел старик – тоже, видимо, спал.
«Черт. Я проспал свою станцию. Или не проспал? Где я вообще?»
Он протер глаза и зевнул. Как всегда бывало после резкого пробуждения, сильно колотилось сердце. Смородин посмотрел на часы: было восемь часов вечера. Он с ужасом понял, что опоздал на работу.
«Да что со мной происходит? Я сел в метро полчаса назад. Здесь было полно людей. Впрочем, сегодня воскресенье. Что за станция «Союзная»? Тоже приснилось, видимо. Ничего, сейчас приедем и я пойму, что делать. Наверное, я подъезжаю к Рыбацкому. Пересяду на обратный поезд и доеду на работу. Ничего страшного.»
