Пойдем играть к Адамсам - Джонсон Мендал У.

– Еще слишком рано, – сказала как всегда рассудительная Дайана. – Нам придется опять поднимать ее, чтобы покормить. А потом снова укладывать ее.

– Ага. Веселого в этом мало, – сказал Бобби.

– Но это же моя очередь говорить пожелание.

– Ладно. Хорошо, – согласилась Дайана и со вздохом встала. Остальные последовали за ней.

На этот раз Барбара сопротивлялась. Когда дети отвязали ее от стула и поставили на ноги, она отказалась идти. И когда ее толкнули, она упала на колени и согнулась пополам. Слегка придушив ее удавкой, они схватили ее под руки и попытались поднять. Но она вырвалась, перевернулась и выбросила вперед свои связанные в лодыжках ноги, ударив Джона и едва не повалив его на пол. С завязанными глазами она продолжала брыкаться, пока они наконец не поймали ее голые ноги и не прижали к полу. В конце концов им впятером пришлось затаскивать ее на кровать и снова привязывать ее запястья и лодыжки к четырем стойкам. Бобби и Пол несколько раз падали, Дайана поцарапалась, а Джон пару раз чуть не выпустил Барбару из захвата. Когда все закончилось и остальные дети ушли, Джон сел, чтобы отдышаться и немного подумать. Дело в том, что он все еще боялся того, на что решился.

В его голове было так много Барбар. Первая, та, которую он встретил, когда она только приехала присматривать за детьми Адамсов, была деятельной, спортивной и находчивой. Она раздражала его тем, как катала детей Адамсов в фургоне, будто тот принадлежал ей. В ней не было ничего взрослого, но она вела себя более по-матерински, чем миссис Адамс. Она раздражала его тем, что позволяла старушкам в церкви опекать ее и относиться как к своей. Барбара умела лучше плавать, быстро бегала, руководила в два раза лучше, говорила лучше, поскольку все знала. Умная и начальственная, она была в курсе своей привлекательности, знала, что все парни поглядывают на нее краем глаза. Даже старики. Она будто говорила им: «Смотрите и страдайте». Неудивительно, что их компании захотелось опустить ее на пару ступеней вниз – что они и сделали. Но, памятуя это, приближаться к ней ему по-прежнему было сложно.

Затем была Барбара в первый день после ее пленения. Уже не заносчивая и деятельная, а наконец молчаливая, с кляпом во рту, беспомощная и растерянная. Все еще узнаваемая, но прогресс уже налицо.

Вчера была более дружелюбная Барбара. Теперь он понимал, что она дурачила его разговорами о его школе, его девочке и прочем – какое ей до этого дело? Для нее все это было «ребячеством», хотя ему эти разговоры понравились. Теперь он жалел, что не поцеловал ее, когда она сдалась. Жалел, что не осмелился вытащить кляп у нее изо рта и поговорить с ней еще немного. Но то, что она брыкалась, хорошо отражало ее настроение.

Поэтому, когда Джон вернулся к Барбаре, которую раздели, чтобы он мог делать с ней все, что пожелает, ему все еще было страшно, по-настоящему страшно. А еще он испытывал отвращение к себе. Когда сегодня утром Дайана срезала с Барбары ночную сорочку, – конечно же, с согласия Джона, – он думал, что ослепнет. Она была очень красивой. Его разум окутал какой-то туман, и будто ухудшилось зрение. Ноги стали ватными. Он думал, что с ним снова будет такое. Разве может это случиться от одного только взгляда на девушку? Никто никогда не рассказывал ему о подобном, и он чувствовал себя отчасти обманутым. Несправедливо, что женщины имеют такое преимущество перед тобой. Это лишило его сил на весь оставшийся день вплоть до настоящего момента.

Итак.

Он громко сглотнул.

Сейчас ему, по правде говоря, хотелось встать и выйти из комнаты, но он не мог. Он был в ловушке. С одной стороны, причина в остальных детях, которые будут над ним смеяться, с другой – в Барбаре. Ладно, ему удалось набраться смелости и задержать на ней взгляд. И хотя он все еще испытывал то пьянящее и слепящее чувство, он обнаружил, что отчасти может держать себя в руках. В конце концов он даже обнаружил, что может стоять – так лучше обзор. Что он может ходить, как во сне, полупаря в воздухе. И что может подойти к краю кровати, сесть рядом с Барбарой и выдержать это испытание тоже.

На таком близком расстоянии он чувствовал, что находится на пути какого-то луча смерти. Внутри него что-то происходило. Он испытывал нерешительность, было трудно дышать. Колеблясь, он коснулся внутренней стороны ее голени и провел пальцами вверх по ее ноге. Джон Рэндалл старательно избегал того, что он считал «интимными местами» Барбары (несмотря на то, что в их команде слово «пилотня» было нормой). Его рука достигла ее плоского живота и снова скользнула вниз.

Конечно же, это поглаживание было похотливым. В той мере, в какой он чувствовал или понимал похоть как таковую. Он хотел эту девушку. Но в его прикосновениях было нечто гораздо большее. Он испытывал искреннюю нежность и вполне понятное удивление. Барбара так отличалась от него и всего того, что он знал. Очевидное, но внезапно сделанное открытие наполнило его благоговением. За этим откровением последовало некоторое понимание любви. Если бы все было по-другому, если б мы были по-настоящему дружны и она не возражала бы, чтоб я прикасался к ней таким образом, тогда это было б действительно здорово. На самом деле, если б у него была такая возможность, он моментально освободил бы ее и преклонил перед ней колени. Его разум едва мог удержать множество открывающихся перед ним возможностей. Но это было не так.

Барбара была там, внутри своей кожи, внутри своего сознания, за кляпом, веревкой, скотчем и всем остальным, а он был здесь, внутри себя. Взаимная изоляция была полной, и Джон находил это откровенно печальным. «Я не хочу делать это с тобой, – мысленно произнес он, – но разве есть другой выход?»

Другого выхода нет.

Джон испытывал как минимум горькую радость. Раз ему не дано стать ее зрелым, желанным любовником, то мог хотя бы прикасаться к тому, что он любил. И – подобно Полу – он тоже отчасти избавился от своих страхов. Его рука с нарастающей интенсивностью скользила по всем частям женского тела, о которых он только мечтал. Скользила нежно, почти бережно. Куда бы он ни посмотрел, он испытывал неописуемую радость шестнадцатилетнего подростка.

Угловатые щиколотки, переходящие в тонкие голени, сменяющиеся крепкими коленями. Полные бедра, плавно перетекающие в живот. Торс, груди, соски (они будто бросали вызов, были холодными, крошечными и сморщенными). Стройная шея, линия подбородка, волосы Барбары. В тот момент Джон любил ее. И любил отчаянно.

Все это время Барбара лежала совершенно неподвижно. И дело не в том, что она была связана, а в том, что она внутренне напряглась, тщетно пытаясь защититься от него. Ее полускрытое – скотчем и глазной повязкой – лицо было отвернуто от него. Что бы он ни делал, он не получал никакой реакции. Будто его не было в комнате. Поэтому он подошел ко второй части разработанного накануне плана, побежденный и в то же время воодушевленный.

Как же просто это казалось тогда. Как он метался и ворочался от нетерпения. А теперь у него дрожали руки, когда он встал, расстегнул обрезанные джинсы, скинул мокасины и робко лег рядом с ней. «Не сердись, – мысленно произнес Джон Рэндалл, – не сердись». И он повернулся к ней лицом.

Растянутое положение Барбары усложняло процесс. Тем не менее произошел мгновенный контакт его тела с ее – даже с теми частями, к которым ему редко приходилось прикасаться. Это был поистине супружеский опыт, который Джон никогда раньше не испытывал и не мог вообразить. Его поразила не ее нагота, а его собственная. Скорее даже их общая. Это было неправильно, он украл этот момент из выделенного ему часа в доме Адамсов, проводил его с девушкой старше, неспособной ему отказать, и его уверенность в наказании неуклонно крепла. Тем не менее это чувство навсегда изменило его жизнь. Как он и предполагал. Он любил Барбару и, словно в подтверждение этого, почувствовал, что у него встает. Поднявшись на четвереньки, он забрался к ней между ног. Наконец она обратила на него внимание, яростно замотав головой из стороны в сторону. Нет, нет, нет. И тогда он сделал с ней это.