Наталья Иртенина - Белый крест
— Нет, ленивый ушел бы через десять минут. И не стал бы менять место выгула. А этот появился здесь только вчера. Ты видел его раньше?
— Не видел, но…
В этот момент человек с собакой посмотрел прямо на них, потом отвернулся, надвинул шляпу на глаза и поспешно удалился, таща на поводке своего кабыздоха.
— Твоя взяла, — сказал Мурманцев. — Он наблюдал за домом. Вопрос в том, с какими целями. Может, просто удовлетворял любопытство. Или он газетчик. Пишет статью о «печально знаменитом доме», где лишаются голов памятники и проводятся испытания секретного имперского супероружия.
— А вон и еще один газетчик. Не много ли внимания даже к «печально знаменитому»?
По решетке перед домом полз нетрезвый господин в клетчатом костюме и глубоком клетчатом кепи, из-под которого курчавились богатые бакенбарды. Он перебирал руками прутья, потом переставлял ноги и совершал все это так старательно, что казалось, все его внимание поглощено процессом движения. Но, сделав два шага, он останавливался передохнуть и бросал острые, слишком быстрые для пьяного взгляды в сторону дома.
Мурманцев взял с полки камеру, задернул занавеску, открыл окно и, прячась, заснял никудышного актера.
— А этот тебе попадался раньше? — спросил он жену.
— Как будто нет. Если его бакенбарды не наклеенные. Чересчур пародийно он выглядит.
Клетчатый тем временем дополз до угла ограды и скрылся из виду.
— Что будем делать? — поинтересовалась Стаси.
— Непохоже на профессионалов, — пожал плечами Мурманцев. — Цирк какой-то. Подождем пока. Но на окно в детской придется ставить решетку.
Вооружившись пухлым томом городского справочника и телефоном, он обзвонил несколько мастерских и договорился с одной из них.
— Сегодня в три приедут замерить, завтра поставят, — сообщил жене. — Тебе не нравится эта идея?
— А тебе бы понравилось жить в клетке?
— Не жить, а только проводить ночь. Нам в любом случае приходится запирать его до утра. Мы не можем держать его в поле зрения сутки напролет. Для четырехлетнего он слишком резв.
— Я лишь хочу, чтобы ты не забывал — он ребенок, а мы не тюремщики. Мы должны как-то подстраиваться под его… особенности.
— Так написано в книжках о воспитании детей? — удивился Мурманцев. — Не знал. Эти новые моды прошли мимо меня. Но я всегда был против избытка либерального гуманизма. Гуманизм вреден, потому что распускает сопли. Один старый монах говорил мне: человеколюбие бывает разное, одно — от Бога, другое — от беса. Одно делает человека сильным, чистым и добрым, другое — слабым, похотливым и завистливым. Первое подразумевает строгость и ограничения, второе — дурные разглагольствования про свободу и самовыражение. Ты с кем?
— Странный вопрос. Я с тобой, пока ты со мной.
— Хороший ответ. Мне нравится. Так что, тема исчерпана?
— С тобой невозможно спорить. — Она села к нему на колени.
— А кто говорил, что со мной будет легко? — Он совсем не был против.
Некоторое время они сосредоточенно молчали, занятые друг другом. Потом она оторвалась от его губ и без всякого предупреждения сообщила:
— Кажется, я беременна.
Мурманцев захлопал глазами. Лицо у него сделалось удивленным и невозможно комичным. Стаси подавила смешок.
— По-твоему, это так противоестественно? — поинтересовалась она.
— Прости. Я стал туп. Ты сказала, что у тебя в животе — мой сын? — покраснев, потом побледнев уточнил Мурманцев.
— Конечно, нет, глупый. Я сказала, что там — твоя дочь.
— Ага, — кивнул он. — Теперь понял.
И стиснул жену медвежьей хваткой.
На следующее утро Мурманцев сидел в кресле у электрического камина и читал газету. Рядом на подставке дымилась чашка кофе. Стаси отдавала на кухне распоряжения к обеду. Стефан расположился на диване и медленно, со вкусом вырывал из блокнота листы. Было видно, что ему нравится эта музыка — мелодичный треск бумаги о скрепляющие листки кольца. Оторванные страницы соскальзывали, планировали парашютиками и устилали пол.
Вернулась Стаси. Поглядела на листопад, отобрала у ребенка истерзанный блокнот. Села рядом и раскрыла книжку — «Конек-горбунок». Стефан, увидев замену блокнота, потянулся к страницам, проверить, какую музыку играют они. Стаси огорченно захлопнула книжку и убрала подальше.
— Уль-уйцы участили вылазки на урантийской части Палестины, — сообщил Мурманцев, не отрываясь от газеты.
— К празднику какому-нибудь готовят пожертвования? — предположила Стаси.
— У воинов узкой тропы дзен-ислама только один праздник. Отрешение от жизни в слиянии с божественной пустотой.
— Да, но почему они прыгают для этого в жерло вулкана?
— Традиция такая, — флегматично объяснил Мурманцев. — Стихия божественного Ничто присутствует повсюду, но преимущественно ощущается как огонь и горячая лава. Разумеется, эти ощущения иллюзорны, как и все в мире.
— Нет, ну и сливались бы со своей стихией на здоровье. Зачем других к этому привлекать? Да еще и не своих, а на стороне жертв искать, — возмущалась Стаси.
— Извлечение неверного из плена иллюзий — доблесть праведника, — забавлялся разъяснениями Мурманцев. — В этом и заключается смысл узкой тропы, в отличие от широкой. На широкой отрешаются при помощи гашиша. На узкой — сопровождая неверного в объятия Буддаллы, то есть Ничто. А где еще добыть для себя неверного, как не на стороне? В самих Королевствах таких уже почти не осталось. Малочисленные поселения где-нибудь глубоко в горах. Реликтовые буддисты, традиционные исламские секты. Африканские язычники в непроходимых джунглях. Мелочь по большому счету… Между прочим. — Он пошелестел страницами газеты. — Наши мусульманские окраины что-то залихорадило. Кто-то там смуту завернул. Выступают за принятие дзен-ислама.
— Сепаратисты?
— Не думаю. С чего бы так вдруг? Столько лет там тишина. Скорее всего, наркоконтрабандисты озаботились расширением рынка сбыта… Что?
— Что? — удивилась Стаси.
— Ты что-то сказала сейчас? — Мурманцев растерянно тер висок.
— Нет. Что с тобой?
Мурманцев уронил газету, разлил лужу кофе и схватился за оба виска.
— Я не знаю. У меня слуховая галлюцинация. Какой-то голос.
— Он говорит? — Стаси широко раскрыла глаза и подошла к Мурманцеву. Положила руки ему на голову, как будто хотела услышать таким способом, о чем говорит ее мужу слуховая галлюцинация.
Он не отвечал. Застыл, уставившись в одну точку. Сделался бледным, на лбу выступили капли.
Госпожа Мурманцева решительно вызвала звонком прислугу. И столь же решительно не имела представления, чем оная прислуга может помочь.
