Антология - Монстры Лавкрафта (сборник)
– Каждый раз, когда раздавался этот звук, он не сосредотачивался в одной точке. Его было слышно на протяжении пяти тысяч километров.
От этой мысли у Керри закружилась голова. От чего-то столь мощного… не стоит ждать ничего хорошего. Что-то настолько громкое – это звук смерти, катаклизма и вымирания. Это был звук столкновения астероида, звук вулкана, который не просто извергается, а превращает в пар массу земли – Кракатау на острове Тира. Она представила, что стоит там, на северо-западной границе континентальной части США и слышит, как что-то происходит в Нью-Йорке. Ладно, в воде звук лучше распространяется, чем в воздухе, но тем не менее – пять тысяч километров.
– Несмотря на это, – заметил Эсковедо, – аналитики считают, что этот звук в наибольшей степени присущ чему-то живому.
– Киту?
Больше кита никого нет и быть не может.
Полковник покачал головой.
– Еще есть варианты? Человек, рассказавший мне об этом, тоже сравнил это существо с голубым китом, подключенным к питанию и управляемым с помощью усилителя, объединяющего мощь всех концертов «Металлики» вместе взятых. Она также сказала, что то, что им удалось записать, – это лишь часть звука. Вполне вероятно, что множество частот и особенностей естественным образом отфильтровались по пути.
– Что бы это ни было… должны быть какие-нибудь теории.
– Разумеется. Только ни одна из них не соотносится с уже известными фактами.
– Теперь звук снова появился?
– Нет. Мы не знаем, чего они ждут на этот раз.
Эсковедо указал на тюрьму, пусть и не мог ее видеть, потому что в кабинете не было окон. Теперь Керри задумалась, не сам ли он выбрал для себя кабинет без окон? Оградившись стенами, он хоть на несколько минут мог представить, что находится где-то в другом месте и на другом посту.
– Но тем не менее. Эти мерзкие твари что-то знают. Нам только нужно найти способ их разговорить.
* * *Керри разместили в здании, которое полковник Эсковедо назвал «казармами для гостей». Туда могли заселиться восемь посетителей, если разместить их по одному в комнате, или шестнадцать, если по двое. Керри рассудила, что посетители бывают здесь редко, да и само это место производило такое впечатление – малообжитое и почти не используемое. К вечеру дождь усилился и громко застучал по низкой крыше – и его унылые звуки стали разноситься по комнатам.
Услышав глухой стук роторов заведенного вертолета, а затем его взлет в небо – видимо, пилот дожидался, когда станет известно, что Керри точно остается, – она почему-то почувствовала себя покинутой, выброшенной на берег без возможности покинуть это место, которое находилось не просто за пределами цивилизации, а еще и за пределами ее понимания жизни, людей, животных и того, что происходило между ними.
Керри то и дело слышала, как кто-то на улице проходил мимо или проезжал на вездеходных квадроциклах. Когда она смотрела на них, их фигуры казались черными неразличимыми пятнами, которые колыхались в воде, что стекала по окнам. Она могла свободно гулять по острову, если бы захотела, хоть это и означало бы промокнуть до нитки под открытым небом. Вход в здания был запрещен – и оставались только казармы, офис администратора и, разумеется, тюрьма, куда ее должны были сопровождать. И, по-видимому, ожидалось, что она не будет вступать в контакты ни с кем, кроме полковника. Ей было запрещено общаться с дежурным персоналом, а им был отдан приказ не разговаривать с ней.
Они не знали правды – это было единственное логичное объяснение. Они не знали, потому что им это не было нужно. Им рассказали легенду. Возможно, они считали, что охраняют сумасшедших людей, выживших после болезни, генетической мутации, промышленной катастрофы или чего-то, что упало из космоса и жутко изменило их ДНК. Возможно, им всем рассказали разную сказку на случай, чтобы они, если соберутся вместе, чтобы сравнить наблюдения, не знали, в какую версию верить.
В этом смысле Керри сама не была уверена, что знает истину.
Первым делом она поставила на стол фотографию Табиты в рамке. Ее сделали летом, когда они катались на лошадях в Соутут-Рэнже. Это был шестой день рождения ее дочери. У нее было мало фотографий, где Тэбби не улыбалась, довольная жизнью, и это была одна из них – ее личико выглядело очень сосредоточенным. Сидя в седле, она наклонилась вперед и обняла шею кобылы; ее светлые заплетенные волосы лежали на каштановой шкуре, и казалось, что они вдвоем делили какой-то секрет.
Это фото будет ее путеводной звездой, ее маяком, светящим из дома.
Она поставила на небольшой кухне чашку горячего какао, затем расположилась на одном из кресел с краткими отчетами, полученными от Эсковедо.
Если не считать равнодушный и сухой стиль повествования, то они напоминали странную фантастику. Если бы она не видела фотографии, то не поверила бы – серия рейдов в изолированном морском порту Массачусетса, в ходе которых были задержаны более двух сотен жителей, большинство из которых выглядели как помесь человека, рыбоподобного и амфибии. «Инсмутский облик» был известен по меньшей мере еще двум поколениям жителей соседних городов, судя по насмешливому комментарию, взятому из газеты того времени, издававшейся в Ипсвиче. Но даже тогда в Инсмуте пытались по возможности держать хорошую мину при плохой игре. В большинстве случаев эти изменения касались пожилых жителей… по крайней мере, в случаях с семьями, прожившими в этом городе несколько десятилетий, а не недавно туда прибывшими.
С годами произошло настолько резкое изменение, что зараженные люди потеряли всякое сходство с теми, кем они были в детстве и юности. В конце концов они стали показываться на глаза только друг другу и старались скрываться от общества в ветхих домах, складах и известняковых пещерах, которых в этой местности было великое множество.
На одной странице отчета была серия фотографий якобы одного и того же человека, опознанного как Джилс Шаплей, которому было восемнадцать лет, когда его взяли под стражу в 1928 году. На первом фото это был приятный малый, и хотя у него не было причин для смеха, когда его сделали, в нем можно было разглядеть способность плутовато и забавно улыбаться. Но к двадцати пяти годам он заметно постарел, его волосы начали выпадать и истончились – спустя семь лет заключения он выглядел угрюмым осужденным. К тридцати стал лысым, как бильярдный шар, а его череп, казалось, сузился. К тридцати пяти его щеки расширились настолько, что шея почти пропала из виду, из-за чего он стал круглоголовым, а его остекленевший взгляд внушал все большую тревогу.
К шестидесяти годам, когда астронавты уже побывали на Луне, от прежнего Джилса Шаплея ничего не осталось – ни личности, ни принадлежности к человеческому роду. Тем не менее его превращение еще не было завершено.
