Тахира Мафи - Разрушь меня
— В моей комнате живет солдат, — сказала я, тяжело дыша. — Убери камеры, или я немедленно уйду отсюда.
Глаза Уорнера потемнели на долю секунды.
— А где твой солдат, кстати?
— Понятия не имею. — Очень надеюсь, что я не покраснела. — Это ты приставил его ко мне.
— Да. — Он сделал задумчивый вид. — Мне нравится смотреть, как ты смущаешься. Тебе при нем неловко, да?
Я вспомнила руки Адама на своем теле, его губы совсем близко от моих, запах его кожи, мокрой от обжигающего душа, под которым мы стояли вдвоем, и вдруг мое сердце будто кулаками застучало изнутри по ребрам, желая выпрыгнуть.
— Да, да, мне при нем очень неловко.
— А знаешь, почему я выбрал его? — вкрадчиво спрашивает Уорнер, и меня словно сбивает грузовик.
Адама специально отбирали.
В принципе логично: кого попало ко мне в камеру не подсадили бы. Уорнер ничего не делает просто так. Он наверняка знает, что мы с Адамом были знакомы. Он более жесток и расчетлив, чем я думала.
— Нет, — всасываю воздух. — Не знаю. — Выдыхаю. Нельзя забывать дышать.
— Он сам вызвался, — отвечает Уорнер, и я замираю, ошеломленная. — Сказал, что ходил с тобой в школу много лет назад, но ты, наверное, его не вспомнишь, он сильно изменился. Кент сплел весьма убедительную историю: будто бы очень рад узнать, что тебя изолировали. — Тут Уорнер наконец посмотрел на меня.
Мои кости, как кубики льда, звякают друг о друга, промораживая меня до самого сердца.
— Слушай, мне любопытно… Ты помнишь его?
— Нет, — солгала я помертвевшими губами. Я пытаюсь отделить правду от лжи, домыслов и измышлений, но фразы обвиваются вокруг горла.
Адам знал меня, когда входил в камеру.
Он знал, кто я.
Он знал мое имя.
Все это было ловушкой.
— Это открытие тебя… сердит? — осведомился Уорнер. Мне захотелось сшить его улыбающиеся губы в вечно угрюмую гримасу.
Я ничего не сказала, и от этого стало только хуже.
Уорнер сиял.
— Я, конечно, не рассказал, за что тебя поместили в психушку, считая, что эксперимент в психлечебнице не должен быть смазан лишней информацией, но Адам сообщил: ты всегда представляла угрозу для учеников. Всех предупреждали держаться от тебя подальше, хотя и не объясняли почему. Он сказал, что хочет поближе рассмотреть уродца, в которого ты выросла.
Мое сердце покрывается трещинами, из глаз, по ощущениям, вылетает пламя. Я уязвлена, задета, унижена, я в ужасе, во мне пылает жгучее негодование, меня выжигает изнутри лесной пожар казненных надежд. Мне хочется своими руками сломать Уорнеру хребет. Я хочу, чтобы он понял, каково причинять другим нестерпимую боль. Я хочу, чтобы он испытал мою боль, и боль Дженкинса, и Флетчера, я хочу, чтобы он страдал. Возможно, Уорнер прав — некоторые люди заслуживают страданий.
— Сними рубашку.
Несмотря на все свое позерство, Уорнер кажется искренне удивленным. Но он, не теряя времени, расстегивает пиджак, стягивает перчатки и снимает тонкую хлопковую рубашку, облегающую его как вторая кожа.
Зеленые глаза блестят тошнотворным нетерпением: он не скрывает любопытства.
Бросив одежду на пол, Уорнер смотрит на меня почти интимно. Подавляю отвращение, наполнившее рот. Какое правильное лицо, безупречное тело, глаза, красивые и твердые, как ледяные драгоценные камни. Он мне противен. Я хочу, чтобы его внешность соответствовала извращенному, черному нутру. Я хочу смять его развязность ладонями рук.
Он подходит ко мне совсем близко, между нами остается менее фута. Его рост и сложение заставляют меня чувствовать себя отломанной веточкой.
— Готова? — спрашивает он, кривляясь, но с надменной ноткой.
Я борюсь с желанием сломать ему шею.
— Если я это сделаю, ты уберешь все камеры из моей комнаты. И все «жучки». Все уберешь.
Он подходит еще ближе. Наклоняет голову. Как-то по-новому смотрит на мои губы.
— Мои обещания немногого стоят, дорогая, — шепчет он. — Или ты забыла? — Он пододвигается еще на три дюйма и кладет руку мне на талию. Его дыхание сладкое и теплое. — Я опытный лжец.
Осознание происходящего обрушивается на меня двумястами фунтами здравого смысла. Я не должна этого делать. Я не должна заключать с ним сделку. Я не должна обдумывать пытки. Боже, я сошла с ума! Кулаки сжались, меня затрясло. Я едва выговорила:
— Ну и пошел к черту.
Чувствуя себя сдувшимся шариком, отступаю до стены и оседаю на пол бесполезной, отчаявшейся развалиной. С опустошенным сердцем думаю об Адаме.
Я не могу больше здесь находиться.
Кидаюсь к двойным дверям и рывком открываю их, прежде чем Уорнер успевает остановить меня. Зато успевает Адам — он стоит за дверью. Ждет. Охраняет. Моя личная стража.
Подумав, что он все слышал, я уставилась в пол. Со щек сбежала краска, осколки разбитого сердца лежат на ладони. Конечно, он все слышал. Теперь он знает, что я убийца. Монстр. Низкая душонка, втиснутая в ядовитое тело.
Уорнер специально это сделал.
Я стою между ними. Уорнер все еще без рубашки. Адам смотрит на свой пистолет.
— Солдат, — говорит Уорнер, — отведи Джульетту в комнату и отключи все видеокамеры. Она может пообедать одна, если хочет, но на ужин я ее жду.
Адам несколько секунд моргает.
— Есть, сэр.
— Джульетта?
Замираю на месте, стоя спиной к Уорнеру и не желая поворачиваться.
— Надеюсь, ты выполнишь свою часть договора.
Глава 22
Не меньше пяти лет я шла к лифту и еще пятнадцать поднималась на свой этаж. Мне было миллион лет, когда я вошла в свою комнату. Адам спокоен, молчалив, собран, движения механически-отточенные. По его глазам, рукам, жестам нельзя догадаться, что он знает даже мое имя.
Я смотрю, как он быстро и внимательно передвигается по комнате, находя миниатюрные видеокамеры, предназначенные для слежения за моим поведением, и отключает их одну за другой. Если возникнет вопрос, почему не работает видеонаблюдение, неприятностей у Адама не будет: приказ исходит от Уорнера лично, так что все официально.
Теперь у меня будет подобие уединения.
Можно подумать, мне нужно уединение.
Я такая дура…
Адам — не тот мальчик, которого я помню.
Я в третьем классе.
Я только что переехала в этот городишко после того, как меня вышвырнули попросили уйти из моей прежней школы. Родители постоянно переезжали, убегая от последствий моих поступков, от детских праздников, на которые я не приходила, от друзей, которых у меня никогда не было. Никто не хотел говорить о моей «проблеме», но тайна, окружавшая мое существование, лишь ухудшала дело. Человеческое воображение, предоставленное самому себе, часто превращается в разрушительную силу. Я слышала только обрывки фраз, сказанных шепотом:
