Вопль кошки - Заппиа Франческа

– Кот. – Джеффри опустился на колени рядом со мной. – Кот! Перестань!

Он схватил меня за руки. Я подняла взгляд. Все куда-то делись. Над нами стояли миссис Андерсон, директор Митчелл и замдиректора Каур.

– Они ее испортили! – закричала я. – Суки, они все испортили!

– Кто испортил? – спросил директор Митчелл.

– Джейк и его сраные придурочные друзья!

– Пожалуйста, следите за выражениями, – сказал замдиректора Каур.

Кто еще мог подписать ее «Киса»? Они нарисовали на мамином лице член, налепили пластиковые глаза и подожгли ее деревья. А потом выставили на всеобщее обозрение. Чтобы увидела я. Вернули ее мне.

Джеффри поднял меня с пола, а миссис Андерсон попыталась забрать у меня картину. Я вырвала ее обратно и прижала к груди.

– Она нам нужна, – сказал директор, – если хотим докопаться до сути.

Никогда вы не докопаетесь до сути, хотела сказать я. Вы никогда не докопаетесь до сути, потому что никто из них никогда не признается, а вам будет все равно. Они никогда не скажут вам, какие они ужасные. И никто другой не скажет.

– Перестань, Кот, – сказал Джеффри, осторожно вынимая картину из моих онемевших пальцев.

Вы ничего не можете сделать.

Ничего не сделать

Песня начинается медленно.

Слов я не слышу. Я сосредоточена на ноже, на маленьких белых точках между растопыренными пальцами. Все, что нужно, – это ритм. Даже если он ускорится, пока я держу ритм, я могу выиграть.

Он постепенно разгоняется.

Тык тык тык тык

– бьет нож между пальцами. Хватка у меня расслабленная, но достаточно крепкая, чтобы удерживать нож на острие. У меня хорошо получается. У меня получится. Я точна, я спокойна, я терпелива.

Я – Кот, я – кошка.

Песня ускоряется – вот и бридж. Почти конец. По крайней мере, должен быть, если только Лазер не собирается петь вечно. Тык тык тык тык. Расслабленно. Равномерно. В такт.

Финальный припев еще быстрее. Моя рука молотит взад-вперед. Чувствую на пальцах ветерок от ножа.

Я не порежусь.

Я не проиграю.

Почти конец.

Раздватричетыре

Тыктыктыктык

Наверняка это последний припев.

Дыхание обдувает мою шею.

Не ветерок – дыхание.

Рука опускается на нож и толкает лезвие влево.

И отрезает мне безымянный палец.

26

Выслушав мой рассказ, директор Митчелл пообещал, что докопается до сути, но я знала – ничего он не сделает. Ничего не сделает Джейку, звезде школы, отличнику и спортсмену, которого любили все важные люди. Директор сказал бы что угодно, лишь бы меня заткнуть. Чокнутую девчонку в черной водолазке, ноющую о своей испорченной картинке, не любит никто.

Джеффри, закатав до локтей рукава рубашки, сидел рядом со мной на трибуне. Свой вязаный жилет он отдал подержать мне, потому что тот был мягким и пах стиральным порошком: меня это успокаивало. Локти Джеффри держал на коленях, а руки аккуратно сложил вместе.

– Что мне делать? – сказала я. – У меня… у меня ничего не осталось. Почему они всё у меня отбирают? Почему они разрушают всё?

– Не знаю, – ответил Джеффри.

– Когда Джейк стал таким? Когда он превратился в такую сволочь?

– Когда отец ушел, – ответил Джеффри, – но это не оправдание.

Я зарылась лицом в вязаный жилет. Материал был мягким, словно мех.

– Ненавижу их, – снова пробормотала я.

Джеффри обнял меня за плечи и прижал к себе. Зарылся лицом в мои волосы.

– Прости меня, – сказал он.

Мы просидели так до заката. Он довез меня до дома, где я неохотно вернула ему жилетку, а потом убедился, что я успокоилась, прежде чем вручить мне ключи.

– Напиши мне потом, о’кей? – сказал он. – Или позвони. Как тебе лучше. Просто дай знать, что с тобой все в порядке.

Было уже темно. Родители привыкли, что я прихожу поздно, поэтому, когда я вошла в кухню, мама, не отрываясь от подрезки ветвей, поздоровалась и спросила, как прошел день. Я достала из холодильника остатки лазаньи и принялась готовить себе ужин, который не собиралась есть.

– Ты разве не должна была принести домой картину? – спросила мама, стоя у меня за спиной, с нетерпением в голосе. – Где она? Когда покажешь?

Моя ладонь замерла на ручке микроволновки. Я прикусила губу, а потом сказала:

– Миссис Андерсон еще не закончила фотографировать.

– Ой, а я так надеялась увидеть!

– Прости, мам.

– Ну… если получишь стипендию, думаю, оно того стоит.

Я вышла из кухни, не притронувшись к ужину.

Веселуха

Я роняю нож и падаю сама, истратив дыхание и растеряв связь с реальностью. Мой палец остается на постаменте.

– Боже… Боже, мой палец…

– Еще один в мою коллекцию!

Рука, толкнувшая мою, цапает его с постамента. Тело, которому принадлежит рука, стонет и хрипит, выпрямляясь, и я с ужасом узнаю свалявшуюся желтую шерсть и пятна жира от пиццы, акулью пасть и пустую глазницу. Его ноги шатаются, нет одной руки и части лица. Из дыры в животе, пузырясь, сочится горячий сыр. Марк поворачивается и надвигается на меня.

Его сломанную шею обвивают две тонкие ноги в черных брюках. За пустые глазницы держатся две маленькие руки в белых перчатках. Кукла, сидящая у него на шее, прячется за ним. Рот Марка открывается на петлях.

– Хоть что-то новенькое. Обычно мне мертвые пальцы достаются, – говорит он своим высоким, ломающимся голосом.

Я отползаю, прижимая руку к груди. Я не знаю, как остановить кровь. Нужно остановить кровь.

– Куда собралась, Кот? – спрашивает он. – Ты проиграла. Забыла, что ли? – Он тычет в меня пальцем. – Значит, ты остаешься здесь.

Я отползаю прочь, отталкиваясь пятками.

Он – за мной, дерганый шаг за шагом. С его тела свисают обрывки меха и розовых, пульсирующих внутренностей.

– Не-а, – говорит Лазер, – плохая киса.

С порывом ветра нож отрывается от потолка и вонзается в пол позади меня. Прижимаюсь спиной к его холодной, гладкой стали.

– Кто ты? – Мой голос дрожит.

Кукла, обнявшая голову Марка, выглядывает. Мальчик в слишком большом смокинге. Рукава засучены до локтей, воротник широко распахнут на деревянной шее. Каштановые волосы аккуратно зачесаны набок над круглыми, широко распахнутыми голубыми глазами. Нижняя губа с подбородком двигаются вверх-вниз отдельно от лица.

Кукла чревовещателя, как в дурацком фильме ужасов.

На шее у него висит гирлянда из человеческих пальцев на леске – десяток, не меньше. Он пристально смотрит на меня. Мне представляются красные точечки света, красные прицелы винтовок у меня на лбу.

– Давно у меня не было хорошего тела, – говорит Лазер. Голос принадлежит марионетке, но звучит изо рта Марка. – Обычно люди слишком сопротивляются, приходится их избивать, а ты сама пришла! Ну, что скажешь, подруга? Дашь мне в хорошей тачке покататься? Хочу узнать, каково это – всегда приземляться на ноги. Мяу.

Я тянусь за спину и пытаюсь встать, опираясь на нож, однако нечаянно хватаюсь за режущий край. Яркая вспышка боли обжигает ладонь. Теперь обе руки в крови.

– Ты все портишь! – кричит Лазер. – Прекрати! Один палец – это ради веселухи, но если вся изрежешься, будешь как Марк!

Я застываю на месте. Если пошевелюсь, сверху может упасть еще один нож, и не исключено, что на этот раз он попадет прямо в меня.

Пора сваливать.

– Если сопротивляться, будет больнее. Это к твоему сведению.

Углы комнаты светлеют. Над головой сотни и сотни ножей. Стены… А стены-то совсем недалеко. Только вот вдоль них – по обе стороны от меня, насколько хватает взгляда, – лежат тела. Переломанные. Окровавленные. Я никого не узнаю, но это наверняка ученики.

– Если бы за каждый крик мне давали монетку… То есть, например, Джули Висновски. – Он указывает на груду трупов слева от себя, где виднеются куски ее фарфорового тела. – Ну и дыхалка у нее. Даже Марк кричал, а я-то думал, он уже не умеет.