Роман Лерони - Багряный лес
Через несколько мгновений она таяла в его объятиях. Он задыхался от радости и повторял, покрывая ее лицо торопливыми жаркими поцелуями:
— Ты, ты, ты, ты…
В ответ она задыхалась от страсти.
— Любимый! Милый! Счастье мое!.. Я не могла тебя дождаться.
Она стыдливо покосилась на окно купе.
— Давай не здесь, Сашенька, — сказала она, мягко, но настойчиво отстраняясь от него. — Нехорошо как-то — люди смотрят.
— Пусть смотрят!
— Не надо, Саша… Пойдем куда-нибудь, посидим, поговорим. Хорошо? Я очень по тебе соскучилась.
Она с надеждой посмотрела на него:
— Я думала, что больше тебя никогда не увижу.
— Какие глупости! Но как ты узнала, что я здесь?
Глаза Виорики стали грустными и заблестели от слез.
— Не надо. Я не хочу об этом. — И предложила: — Поехали к тебе.
Уже ночью, в убаюканной темнотой квартире, она прижималась к нему теснее:
— Я вот сплю, и снишься ты мне, — шептала она ему, играя локоном его волос. — Стоишь у дверей квартиры, но не входишь. Грустный такой. Я просыпалась и бежала открывать, но никого не было. Можешь мне не верить, но после таких снов я получала от тебя письмо. — Она засмеялась, прильнув щекой к его груди. — Очень хорошие письма. Я забрала их с собой.
— Куда? — необдуманно, просто так, спросил он.
— Это неважно, любимый — обыкновенные женские тайны… Я жила твоими письмами. — И вдруг спохватилась. — Ты же… Тебя ранили! Больно было?
— Я тебе об этом не писал, — удивился он. — Снова тайна?
Она положила ладонь на его губы:
— Не надо больше об этом.
— О чем?
— О тайнах. Я устала от них и хочу только тебя, пока есть время.
Он любил ее, удивляясь своей силе. Так, в страсти, прогорела ночь.
Только-только чернота ночи стала разбавляться жидкими утренними сумерками, Виорика встала с постели и стала собираться.
— Ты куда? — спросил с удивлением Александр.
— Все. Мне пора. — От недавней ласки и тепла не осталось и следа. Ее голос был суров и непреклонен. — Действительно пора.
— Вика, — взмолился он, — я совершенно ничего не понимаю. Сядь, пожалуйста, и объясни.
Я ничего не могу объяснить, но обещаю, что скоро мы встретимся вновь, и тогда ты во всем разберешься сам.
— Мне надоели эти тайны! — не выдержал и вспылил он. — Я имею право знать!
Но она не обращала не его отчаяние никакого внимания, спокойно расчесывая волосы у зеркала. Он вскочил с кровати, побежал на кухню, где за пять минут сварил кофе, и, вернувшись в комнату, вылил его на ее белоснежное платье.
— Теперь ты никуда не уйдешь, — заключил он, демонстрируя Вике свою "работу". — Я тоже имею полное право делать глупости…
Она отвернулась от зеркала и увидела свою одежду. В следующее мгновение Александр оглох и ослеп от какого-то странного взрыва, вспышки и рева словно, кроме двух людей в квартире было еще какое-то страшное животное; что-то толкнуло его с такой силой, что он взлетел в воздух и ударился о стену. Боль была настолько сильна, что на несколько секунд лишила его сознания.
— Рика, — произнес он, приходя в себя и растирая шишку на затылке, — что это было?
Она подошла к нему, наклонилась. В сумерках ее лицо было страшным: глаза горели синим огнем, нос в ярости сморщен, и, когда она заговорила, грубо и сильно, бросаясь жестокими словами, он почувствовал запах ее дыхания — прелый, земельный и холодный.
— Ты ничтожен в своей глупости! И жестоко расплатишься за свою выходку. Нет в тебе ни терпения, ни мудрости, но ты обретешь их, только очень высокой ценой… Глупец! Какой же ты глупец!
— Вика! — закричал он, закрывая лицо от ее злобы и ненависти. — Что с тобой?!
Она надела платье и пошла к выходу.
— Глупец, но я люблю тебя…
Он выбежал вслед, но никого в коридоре не было. Дверь заперта. Он открыл ее и вышел на улицу. Никого. Ни в подъезде, ни перед домом. Ни звука шагов, только утреннее щебетание ранних птиц и вой троллейбусов на проспекте.
Вернувшись в квартиру, он подошел к телефону и решительно набрал киевский номер. Он был готов к тому, что его обвинят в бестактности за столь ранний звонок, но ему сейчас, прежде всего, были нужны трезвые, ясные и полные объяснения.
Сняла трубку Галина Алексеевна, мама Виорики:
"Да".
Здравствуйте, это Александр…
"Саша?! Сашенька". — Больше от нее он не услышал ни единого слова, только плачь.
Трубку взял Игорь Борисович. Было слышно, как он старается быть бодрым, но в голос то и дело прорывалось предательское дрожание.
"Саша, сынок, где ты?"
Александр сам стал волноваться: родители Вики стали для него родными, и не хотелось, чтобы с ними произошло что-то нехорошее.
В Львове. Только вчера приехал. Что случилось?
"Не по телефону. Нельзя, Саша. Приезжай. Срочно".
В тот же день, вечером, он прилетел в Киев. По дороге из Борисполя постоянно подгонял водителя такси, подсовывая тому купюру за купюрой. "Да ты мне здесь хоть целый банк разложи, — бросил с недовольством шофер, — но быстрее не поеду! Дорогу на тот свет пусть другие оплачивают, а ты еще молод для этого". Но все-таки прибавлял газу. Ветром, ураганом, забыв, что есть лифт, Александр взбежал на седьмой этаж и нажал на дверной звонок квартиры Ерошенко…
Встретил его отец Виктории. Серый, небритый, седой и сильно постаревший. В квартире стояла гнетущая, пустая тишина.
— Что? — едва не кричал Александр. — Ну!
Игорь Борисович подошел к нему, нежно взял за руку и отвернул в сторону свое лицо, чтобы скрыть дрожание губ.
— Вика умерла, Саш…
Александра сначала окатило жаром, потом волной холода. В глазах расползлись черные пятна.
— Что?! — с трудом, сквозь жестокий спазм в горле, проговорил он.
— Виорики больше нет.
Вновь что-то накатило, полыхнуло и ослепило чернотой. Александр сгреб рубашку на груди Ерошенко и поднял того в воздух, не чувствуя в руках никакого веса. Оторвались и осыпались на пол пуговицы.
— Что ты несешь, дурак?! Никто не умер! Понимаешь — никто…
Игорь Борисович с трудом, разорвав рубашку, освободился от судорожной хватки Лерко.
— Это правда, Саша, — вышла из комнаты мать Виорики. Черная, вся в трауре, в лице до прозрачности бледная. Она говорила медленно и спокойно. — Никто тебя не обманывает. Вики больше нет в живых.
Она беззвучно заплакала, стала клониться и как бы сжиматься, на глазах превращаясь в какой-то жалкий и беззащитный комочек, который и человеком было трудно назвать.
Снова вспыхнула в глазах черная молния боли, но уже от ярости. Александр не верил. Разве можно было так жестоко обманывать, растаптывать такой чудовищной шуткой его чувства? Он не мог верить им. Он засмеялся. Громко и со слезами на глазах. Но тут опять ударило огнем в глаза, но уже от пощечины.
