Роман Лерони - Багряный лес
— О чем ты говоришь! Успокойся. Найдутся силы, и они помогут смириться с горем. Едем домой.
Он повел его за собой, медленно, ненавязчиво.
— Это трудно — я знаю. После известия я поначалу тоже отказывался верить в то, что Виорики больше нет, как и ты. Искал Вику по квартире, звал ее, ездил на дачу, к ней на работу. Я не верил даже после опознания — продолжал разыскивать.
Саша резко сбросил его руку со своего плеча и остановился:
— Повторяю, что я ее видел вчера. Виорику! Вы меня слышите? Не я ее искал, а она меня. Она встречала меня на вокзале в Львове. Мы были вместе всю ночь. Вы меня понимаете, нет? Ночь с вашей дочкой, в своей квартире! Я облил ей платье кофе, но она ушла…
Он кричал каждое слово с такой силой, что испуганно залаяли кладбищенские собаки. Он ненавидел стоящего перед ним человека. Ненавидел за то, что так тот вероломно заставил сомневаться в естественном и незыблемом, используя в качестве примера свою дочь и его, Сашину, любовь.
Александр развернулся и пошел, не разбирая дороги, лишь бы подальше от этого монстра в изорванной рубашке.
Игорь Борисович догнал его за кладбищем, остановил, взял за плечи, повернул к себе лицом:
— Послушай меня, сынок. Только две минуты.
Саша стал ждать, что сейчас, вот-вот, он услышит то, что заставит его волю расслабиться. Он был готов пойти на сделку с логикой: услышать об измене, об ошибке, о радении родителей о лучшем будущем для своего ребенка, о том, что любовь способна окрылить романтикой, но не материально — услышать все это и заставить себя забыть на весь этот страшный антураж, не давать себе никаких объяснений, и уйти, чтобы больше сюда не возвращаться ни мысленно, ни, тем более, географически.
— Саша, это страшная утрата, страшная потеря. — Игорь Борисович вдруг скривился, как от внезапной и сильной боли, и застонал. — Извини меня… Я пустой от горя и банальный: у меня нет слов, с помощью которых можно хоть что-то объяснить — пусто!.. Но поверь мне, пожалуйста, нет больше Виорики. Нет ее! Ты меня слышишь? Не мог ты ее видеть ни в Львове, ни где бы то ни было еще. То была другая женщина, и я тебя понимаю и не осуждаю: война, хочется любви, ласки. Понимаю и то, что ты принял ее за Вику, но то была не она…
Удар в лицо сбил его с ног.
— Не-е-ет! — закричал Александр, и ударил лежащего ногой. — Нет! Не-ет! Не только я ее видел. Я не мог ошибиться.
Он сплюнул горечь досады и быстро пошел прочь.
— Саша! Постой… Александр!
Но он не оборачивался.
Этой же ночью он сидел в кабинете следователя. Его рассказ выслушали с большим вниманием, записали в протокол, дали подписать и поблагодарили за помощь. Ему казалось, что не верят, поэтому он изо всех сил старался быть убедительным. Поверили. Провели эксгумацию. Когда открыли гроб, Саша потерял сознание. Это действительно была Виорика. Одетая в белое платье со страшным кофейным пятном. Его арестовали, и потом начались допросы, монотонные, убивающие и без того никуда негодную психику. Ухмылки следователей. Сование под нос заключений патологоанатома об анализах волос и семени, найденных на теле и в теле убитой. Дальше — этапирования по психлечебницам и остановка в "Специализированной психиатрической больнице № 12 МВД Украины по Львовской области". Остановка на долгие и трудные четыре года…
Он ушел от Оксаны, поцеловав ее на прощание не столько с нежностью, сколько с благодарностью. Собрав свой нехитрый багаж, он открыл дверной замок и решительно толкнул входную дверь.
ЧАСТЬ II
Как только он оказался на улице, сильный порыв ветра бросил в лицо песок. Тонко обкололо ударами песчинок кожу на лице, резануло болью в глазах. Форменную фуражку сорвало с головы и понесло по аллейке между рядами однообразных бунгало — жилья для гостей и личного состава военной базы "Блю-Бек-форт". Том присел и с проклятиями стал прочищать глаза, но как только это ему удавалось, и он, морщась от боли, мог смотреть на белый и пустынный мир вокруг себя, как тут же получал новую порцию песка. Так могло продолжаться вечно, если бы чья-то рука не легла на его плече.
— Сэр…
— Кто здесь? — спросил Том. Он поднялся во весь рост, стараясь по-прежнему безуспешно рассмотреть мир вокруг себя. — До чего же больно!
Стоящий рядом человек закричал с такой силой, что Том отшатнулся:
— Рядовой Джейсон Кон! Номер: "сто-сто-ноль-два-девяносто-четыре"! Военная полиция! Караул на Бекстрит, господин лейтенант!..
— Джейсон…
— Да, сэр! — с готовностью и пуще прежнего гаркнул рядовой.
— Я не глухой и незачем так орать!
— Но сержант приказал, — неуверенно, но все-таки чуть-чуть понизив тон, начал солдат, — чтобы к командирам непременно обращались по нормам устава…
— Хорошо, Джейсон, — согласился Том, понимая, что совершенно бессмысленно что-нибудь доказывать после основательной обработки "сержантским видением устава". — Ты не можешь мне подсказать: далеко ли я отошел от своего бунгало?
— Какой номер, сэр?
Том прилетел на базу вчера поздно вечером и еще не успел освоиться с местной обстановкой, и тем более после двенадцати часового перелета из Вашингтона ему и в голову не могла прийти мысль, что следует запомнить номер своего временного жилья.
— Черт его знает! — выругался он. — Но я, кажется, припоминаю, что не сделал и десятка шагов. Бунгало с белой крышей! — неожиданно вспомнил он.
— Сэр, в Блю-Бек-форте я не встречал ни единого строения с другого цвета крышей.
— Хорошо, рядовой, — с разочарованием произнес Том: действительно, он мог бы и сам догадаться, что здесь белыми крыши делают специально, чтобы избежать их накаливания под безжалостным солнцем пустыни, — и спохватился, припомнив одну особенность: — На крыльце нет одной ступеньки! Ну… доска сломана, — добавил он, вспоминая боль в вывернутой лодыжке накануне вечером.
— Это тридцать шагов отсюда! — обрадовано воскликнул солдат. — Дом Хромых.
"Черт бы тебя побрал с твоей точностью! — мысленно выругался Том. — Вместо того, чтобы доску приколотить, они название придумали: "Дом Хромых" — надо же!"
Он хотел еще раз повторить просьбу, но солдат решительно и сильно взял его под локоть и повел куда-то, совершенно не беспокоясь из-за того, что на пути попадались различные препятствия — бортики, трубы, камни… Том несколько раз больно ударился от них, но провожатый не обращал внимания на его шипение — тащил напролом.
Вода была противно-теплой, но облегчила страдания. На мир после умывания можно было смотреть, но только сквозь непривычно малую щель между отекшими от воспаления веками. Надо было обратиться к врачу — в работе Тома глаза играли важную роль.
