Эдвард Кэри - Заклятие дома с химерами
— Ты правда думала, что я таинственный? — сказал я. — В затычке действительно скрывается тайна.
— Ну, и кто теперь врет?
— С затычкой ты можешь удерживать что-то внутри, а выдергивая затычку, ты выпускаешь это наружу. Затычка в лодке может помешать человеку утонуть.
— Вообще-то, это называется пробкой.
— Вытащи затычку — и все, что было плохого и ядовитого, исчезнет. Убери ее — и кто знает, что произойдет, что вырвется наружу из того места, которое затычка держала закрытым? Затычка может удерживать внутри хорошие, полезные вещи. Затычка — это вход и выход, маленькая круглая дверь. Проход между мирами.
— В самом деле?
— В самом деле.
— А вот что я знаю о затычках, — сказала Пайналиппи. — Я использую затычку, когда принимаю ванну. Но я сама к ней не прикасаюсь, затычка — это дело служанки. Служанка затыкает ею сток, напускает воду, после чего в ванну сажусь я. В воде я сижу голой, Клод, так и знай, абсолютно голой. Я моюсь и выхожу из воды, которая, так и знай, Клод, становится грязнее, но при этом гораздо интереснее, после чего служанка достает затычку. Затычка — это предмет для слуги. Думаю, тебе тоже хотелось бы увидеть мой Предмет, я уверена в этом.
— Нет, нет, — сказал я, — не беспокойся.
— Тебе хотелось бы увидеть мой Предмет, — сказала Пайналиппи с нажимом.
Она осторожно взяла свернутый в трубку предмет, который лежал рядом, и расстелила его у себя на коленях. Предмет полностью покрывал ее бедра, бедра Пайналиппи.
— Вот! — сказала она.
— Глория Эмма Аттинг.
Как и моя затычка, Глория Эмма была круглой. Она имела больший диаметр, но была более плоской и не такой прочной. Она была очень тонкой и с таким количеством дыр, что поначалу я испугался, мол, Пайналиппи совсем не следит за своим предметом рождения и какой-то из многочисленных видов моли, обитавших в доме, изгрыз его. Но затем я увидел, что дырки расположены в определенном порядке и явно сделаны намеренно.
— Что это? — спросил я.
— Ты разве не знаешь?
— Нет, — сказал я. — Я никогда раньше такого не видел.
— Это салфетка!
— Салфетка? Салфетка по имени Глория Эмма Аттинг.
— Значит, ты считаешь, что у нее есть имя, не так ли?
— Да. Да, есть.
— Я никогда его не слышала.
— Ничего не поделаешь.
— Ты это четко слышишь?
— Да, очень четко.
— Глория?
— Глория Эмма Аттинг — вот что она говорит.
— Что-то еще?
— Больше ничего, только имя.
— Глория Эмма Аттинг.
— Хорошо, — сказал я. — Салфетка.
— Салфетка! — произнесла она с выражением.
— А что такое салфетка? — поинтересовался я.
— Ты разве не знаешь?
— Никогда раньше не видел. Каково ее предназначение?
— Салфетку кладут на стол.
— Да?
— Чтобы украсить.
— Правда?
— На нее можно ставить разные вещи — блюдо с пирожками, например, или вазу с цветами. Но ее можно класть на стол и просто так. Она, салфетка, преображает стол. Самый обычный, ничем не примечательный стол может стать красивым благодаря салфетке.
— Но для чего конкретно она предназначена?
— Ее можно класть на любой стол, и благодаря этому он становится красивым.
— То есть практической пользы от нее нет.
— Это маленькое переносное украшение!
— Значит, на нее можно ставить разные предметы.
— Можно. Но не обязательно.
— Но ведь тогда ее не будет видно. Думаю, я не совсем понял. Хотя нет, возможно, она защищает стол? Чтобы на него не пролилась вода и не попали крошки? Думаю, я понял. Такая маленькая скатерть, но с дырками?
— Это предмет редкой красоты. Очень деликатный.
— Она может легко порваться?
— Если не относиться к ней с любовью.
— Значит, она не особо практичная?
— Она не удержит воду в ванной, если ты об этом.
Салфетка показалась мне совершенно бесполезным предметом. Мог ли я полюбить салфетку? В ней было столько дыр, словно она стеснялась собственного существования, словно она вообще не хотела существовать.
— Ты можешь потрогать ее, если хочешь, — сказала Пайналиппи.
— Потрогать?
— Если хочешь.
Она положила салфетку мне на колени. Салфетка ничего не весила, это была тень предмета. Сама Пайналиппи, в свою очередь, положила себе на колени мою затычку. Мы долго сидели в тишине. Наконец, глядя на мою затычку, она пробормотала:
— Похожа на жабу.
Мы так и продолжали сидеть, привыкая: она — к Джеймсу Генри, я — к Глории Эмме, пока наконец снаружи не раздался свист дядюшки Тимфи. Пайналиппи забрала у меня свою салфетку, а мои пальцы, слегка коснувшись ее коленей, вернули Джеймса Генри в его привычное место. Я был рад, что все закончилось. Думаю, мы не слишком подходили друг другу. Но Пайналиппи прошептала мне:
— Думаю, все прошло очень хорошо, не так ли?
В ее глазах стояли слезы. На какое-то мгновение я подумал, что у нас могло бы что-то получиться, но затем услышал ее вздох:
— Затычка…
И я решил, что нет, не могло бы. Поднимаясь, я услышал, как диван что-то сказал.
— Виктория Холлест, — сказал он.
Ладно, подумал я, значит, диван зовут Викторией Холлест. В этом не было ничего необычного. Внизу лестницы есть балясина по имени Виктория Амелия Бротон, а один раз я услышал, как какой-то подсвечник назвал себя Викторией Маклеод. В игровой комнате есть крокетный молоток по имени Вики Мортон. Отлично, еще одна Виктория. Пускай. Но маленький красный диван по имени Виктория Холлест произнес еще кое-что.
— Где Маргарет?
Это было уже что-то новое. Что-то очень серьезное. Раньше ни один предмет не говорил мне ничего, кроме своего имени. Эта новость оказалась чрезвычайно странной и заставила меня почувствовать себя настолько неуютно, что у меня внутри все перевернулось. Я подумал, что меня может стошнить прямо на диван или, что еще хуже, на Пайналиппи и ее Глорию Эмму. Но я сдержался. Что происходит? Что со мной происходит? Я схожу с ума? Может ли мое сердце внезапно остановиться, как у отца? Шатаясь, я пошел к двери. Я пообещал себе, что снова приду послушать Викторию Холлест так скоро, как только смогу. Но сейчас мне нужно было уходить — дядюшка Тимфи отнюдь не славился терпением.
Моя голова и совок для угля
Нам с Пайналиппи полагалось разойтись и просидеть остаток дня в одиночестве, думая о нашем совместном будущем. Я должен был сидеть в Слоновьей комнате, а Пайналиппи — в Белой. Просто сидеть, сидеть и думать о нашей совместной жизни, о холодных обедах, дожидающихся нас на подносе. Я должен был сидеть на месте в течение нескольких часов. И я сел, стараясь не паниковать из-за говорящего дивана и не думать о том, кем могла бы быть Маргарет. Я стал думать о Пайналиппи. В течение некоторого времени я старался концентрироваться на ощущении от прикосновения к ее салфетке, но диван продолжал звать меня в моих мыслях. Я начал расхаживать по комнате, волнуясь и пытаясь отвлечься. Уже начало смеркаться, когда я услышал приближение Альберта Поулинга, и вскоре Тимфи отправил меня спать.
