Джеймс Герберт - Возвращение призраков
Даже теперь, через много лет, она знала, что, если дорога домой займет у нее больше двадцати пяти минут, папа бросится на своем пикапе в деревню на розыски. Он не мог забыть сам и не давал забыть ей. И она твердо верила, что так же не мог забыть этого и дух Манса.
Рут свернула с главной улицы в переулок, ведущий в поле за деревней. После утреннего дождя приходилось обходить мелкие лужицы, она перепрыгивала через оставленную трактором колею и следы конских копыт. Вскоре девушка вышла на открытое место.
Когда-то Рут любила живописную дорогу от дома до деревни, ласковые колокольчики на опушке рощи, шмыгающих в траве кроликов, внезапное появление оленя вдали. Она помнила, как в детстве папа водил ее этой дорогой в детский сад, отрываясь для этого от работы, как переносил через грязь, помнила запах дерева от его рук, легкие рыжеватые опилки в складках его одежды, от которых она чихала, — а папа смеялся.
Она чувствовала себя в такой безопасности, такой защищенной и счастливой у него на руках. И не сомневалась, что так будет всегда, что он всегда будет любить и охранять ее, удерживать от всего нехорошего, направлять ее, когда она растеряется. Но его не оказалось, когда… Стоп! Это не папина вина. Никто не виноват. Кроме Манса. И ее самой…
Она отогнала навязчивые мы ели. Это было так давно, и воспоминания стерлись. Они никогда не были ясными. Даже его лицо… лицо Манса… теперь вспоминалось с трудом. Это было расплывчатое — плаксивое — пятно. Но когда была маленькой, она хорошо знала его. Она смотрела, как он помогал папе в мастерской, и иногда он оборачивался к ней и подмигивал. И она хихикала, потому что в этом не было ничего такого. Она наблюдала, как папа с Мансом тянули за длинные веревки церковных колоколов, и, чтобы защититься от глубокого гулкого звука, прижимала ручки к ушам, а двое мужчин смеялись, еще сильнее дергая за веревки, и Манс по-особому скалился на нее — этой глупой, полуидиотской, кривой ухмылкой, значения которой она не понимала, потому что была маленькой, а папа не понимал, потому что мужчины, кажется, не замечают признаков, не понимают намерений; а она хотя и была маленькая и не понимала… до конца не понимала… тихий голосок внутри говорил ей, что в круглых глазах Манса и его лоснящейся влажной коже есть что-то забавное…
«Стоп!» — снова приказала она себе. Но мысли не отступали.
Манс почти постоянно жил у них, работал с папой, обедал с ними за кухонным столом, а иногда, когда папа уходил искать или выполнять работу по найму, а у мамы не было времени, даже провожал ее в школу… Он был почти что членом семьи, вроде дяди, и никто не знал, что происходит в его грязной голове, что кроется за хитрой ухмылкой и мутными глазами, толстыми влажными губами, — даже мама, а папа и подавно. Хотя Рут была тогда всего лишь ребенком, она подозревала, что тут что-то не совсем так, но не знала что. Впрочем, как она могла понять извращенность взрослого ума? Ну действительно, в самом деле, откуда ей было знать о таящейся там похоти, скрывающейся, гноящейся и бурлящей, выжидающей подходящего момента, чтобы выползти наружу? Откуда ей было знать?
Но ей нравилось играть с ним.
Играть, когда рядом никого не было, когда они шли в школу мимо опушки, или в мастерской, когда папа куда-то уходил. Ей было всего семь лет, когда это началось, но ей нравилось это забавное чувство в животе, глубоко-глубоко внизу, — там щекотало, немного чесалось и покалывало. Ей нравилось — нет, не нравилось, потому что это ужасно и отвратительно, и она была слишком мала, чтобы понимать! — хотя потом становилось страшно, страшно сказать маме, страшно, что она скажет папе, потому что в конце концов Рут была папина дочка и любила его больше всех в мире конфет и кукол, мам и сестренок, а папе не понравилось бы, что она так играет с Маисом, в эти тайные игры, грязные игры…
Рут споткнулась в колее и сделала несколько быстрых шагов, чтобы не потерять равновесие. Ее колени согнулись, и, прежде чем выпрямиться, она рукой чуть не коснулась земли. Покачнувшись, Рут поправила веревку соломенной сумки на плече и глубоко вздохнула, чтобы успокоиться. Неожиданная встряска выбила из головы эти дурацкие мысли. Она была маленькой, невинной восьмилетней девочкой, когда Манс… когда Манс… скажи это, Рут, как много лет назад говорила добрая тетя в большом доме в Лондоне, та, что дала ей прелестную голенькую куколку и попросила показать на кукле места, где отвратительный дядька касался ее, скажи это и не держи больше в своей хорошенькой головке, назови это как угодно, потому что в этом нет твоей вины, виноват тот мужчина, тот отвратительный человек, который больше не причинит тебе вреда, потому что его отправят туда, где он уже не сможет больше ни с кем делать это…
И пока она проверяла, не вывалилось ли что-нибудь из сумки, ее глаза увлажнились.
О да, Манс больше не причинит ей вреда, он больше никому не причинит вреда, потому что там, куда его отправили, не любили таких, кто обижает маленьких девочек и мальчиков, а вокруг быстро распространился слух, что он растлевает детей.
Она достала из сумки платок и приложила к глазам, ткань впитала слезы, и они не скатились по щекам.
Через год она узнала, что произошло с Мансом в тюрьме. Папа рассказал, ей, так как думал, что это поможет ей справиться с происшедшим, считал, что ей лучше узнать, что тот нехороший человек в самом деле понес наказание и больше никогда ни на кого не наложит свои грязные лапы. Извращенцев безжалостно истязали сами заключенные — а по правде, и тюремщики тоже — его били и унижали, над ним издевались. И по сути дела довели до того, что он совершил нечто страшное над собой, чтобы избавиться от всего этого, убежать. «Убежать в ад, — сказал папа со злым и странным смехом. — Манс умер отвратительной смертью, — сказал он ей, и больше ничего. — Главное, Рут, что он больше никогда не будет приставать к таким невинным крошкам, как ты». А она улыбнулась, когда папа сказал это, потому что была невинной, а это отвратительное, грязное существо развратило ее, познакомило ребенка с презренным пороком и обрекло на многие годы душевных мук, которые преследовали ее не только потому, что она подверглась растлению, а потому, что, когда папа застал их в лесу, она… ей… было… приятно… от этого… ужасного… постыдного… чем… они… занимались…
Нет! Как ребенок может наслаждаться этим? Она была слишком мала, слишком чиста, чтобы понимать…
Рут снова ускорила шаги, выпрямив спину.
Это было давно, много, много лет назад, а теперь она взрослая женщина в полном смысле слова. Ради бога, она даже не помнит, как выглядел тот мужчина!
