Анна Старобинец - Резкое похолодание
…Из эвакуации вернулись не все. Лиза не вернулась, и моя мама тоже. Я старался себя убедить, что она просто осталась с Лизой и маленькой, а не сгинула в промозглом товарняке, еще по дороге туда, но проверить никак не мог, и поверить тоже. И, вспоминая о матери, всегда с ужасом ловил себя на том, что думаю о ней как о мертвой…
Вернулся Лев, худой, спокойный и безразличный днем, а ночью бредивший ураном, дейтерием, клопами и иногда Соней. Вернулась Валя — злая, жалкая, готовая к компромиссам. Некоторое время они еще склеивали, неловко и равнодушно, как аутисты аппликацию, свою разорванную совместную жизнь — пока я самолично не взял в руки ножницы… Ну, «ножницы» — это образно выражаясь. На самом деле я взял в руки лист бумаги — тот самый черновик доноса, исписанный Валиным крупным почерком. Было 31 декабря. Утро. Лев работал в кабинете. В гостиной стояла наряженная елка. Пахло мандаринами. Пахло хвоей. Пахло праздником. Валя на кухне строгала новогодний салат.
Она готовилась к Новому году, толстозадая гадина, готовилась к празднику — и ей было что праздновать. У нее была елка, были мандарины, шпроты, салат и селедка, у нее был дом, у нее была какая-никакая семья, какой-никакой муж, какая-никакая жизнь. У меня никого не было. Никого не осталось.
Зато у меня был листок — черновик доноса. Я долго хранил его. Но в то утро я взял его и подсунул Льву. В качестве новогоднего сюрприза.
Он нашел его. Прочитал, скомкал, положил в пепельницу и сжег («Что у тебя там за запах, Левушка? Что-то горит?» — «Не обращай внимания, я просто работаю»). Я думал, он пойдет к ней, ударит ее, выгонит из дому, проклянет… Ничего этого он не сделал. Он весь день колдовал над своими пузырьками и колбочками, и руки у него чуть-чуть дрожали.
Она весь день нарезала, пекла, жарила, раскладывала по тарелкам, мыла и чистила.
В двенадцатом часу они уселись в гостиной, за праздничным столом. Он открыл шампанское. Она вышла на кухню посмотреть, как там пирог. Он разлил шампанское по бокалам, вытащил из кармана маленькую колбочку — из тех, что он использовал для своих химических опытов, — и добавил в ее бокал еще что-то. Она вернулась, и они выпили за старый год. Она сказала:
— Кто старое помянет, тому глаз вон.
И он сказал:
— Ну конечно. Конечно.
До полуночи оставалась еще четверть часа, а говорить было, в сущности, не о чем. Она решила, что ему будет приятно поговорить о работе, и спросила, над чем он весь день трудился. Он сказал:
— Вот над этим, — и поставил на стол свою колбочку.
— Как интересно. — сказала она, еле сдерживая зевоту, — а что это?
Он объяснил ей, что это такое специальное вещество, которое всего за полчаса полностью растворяется в человеческой крови — совершенно полностью, так, что ни одна медицинская экспертиза его не обнаружит, и…
— Очень интересно, — быстро перебила она, потому что от одной мысли о крови и экспертизе ей стало немного нехорошо, — давай не к столу, ладно?… Посмотри, уже без одной минуты двенадцать! Давай, подлей мне шампанского! Ну… Как Новый год встретишь, так его и проведешь! — Она выпила залпом.
Да, так и проведешь. И все последующие годы тоже. До скончания времен — остановившийся миг…
— Ну вот, уже двенадцать, — она встала и пошатнулась, — надо поцеловаться.
Он подошел к ней, когда она уже перестала двигаться, но еще дышала, опустился рядом на колени и поцеловал в лоб.
Через полчаса он вызвал «скорую». Потом немного прибрался на полу и накрыл тело простыней. Когда он пошел открывать дверь, колбочка по-прежнему стояла на столе…
— Отдай ее мне! — заскулил в звездном осколке старик. — Отдай, ты ее украл!
— Я тебя спас, идиот! Они бы ее нашли. Ее просто невозможно было не заметить, химическую колбу среди праздничных салатов, разиня!
…Я спас его. Потерять его снова, снова отправить его в тюрьму я не мог. Есть, конечно, принцип невмешательства, и его никто не отменял, но…
Пока он ходил открывать, я сдернул с елки звезду, развинтил ее, засунул колбочку внутрь и, чтобы она не разбилась, обложил со всех сторон ватой. Ватой, которую Валя разбросала под елкой, как будто это снег… Потом я завинтил звезду и вернул ее на место.
Все прошло гладко: вскрытие ничего не показало; в доме никто ничего не нашел — ни «скорая», ни милиция, ни сам Лев… ни старик — когда он стал стариком. Тогда, первого января, он сложил все елочные украшения в коробку и закинул, как обычно, на антресоли. Я все думал, что надо бы перепрятать колбу, но потом понял, что лучшего тайника, чем эта звезда, мне не найти. Потому что с тех пор старик ни разу не доставал коробку и ни разу не наряжал елку.
Он искал эту злосчастную колбу много лет. Пытался вспомнить. Ха! Он думал, что сам ее куда-то засунул. Что он, конечно же, спрятал ее до приезда «скорой», но был в тот момент в таком шоке, что это действие совершенно стерлось из его памяти. Конечно же, он так и не «вспомнил», где колба. И тени не смогли ее унести, когда старик умер. И он не смог стать свободным. Этот маленький прозрачный пузырек с прозрачной (надо же: не помутнела за столько лет!) жидкостью не выпускал его из дома.
Я не выпускал его из дома.
— Ну отдай же!.. — взмолился старик.
— А почему ты ему не отдаешь? — полюбопытствовал кредитор.
— Сначала… сначала просто не отдавал. А теперь она мне самому пригодится.
— Насчет пригодится — это ты не спеши. Может, я ее еще себе заберу.
— Нет! — подал голос старик.
— Твое право. — ответил я, скорее чтобы досадить старику, чем из природного чувства справедливости.
В любом случае, такая покорность моему гостю понравилась:
— Ладно, ладно. Не нужна мне эта ваша химия. Я люблю, чтоб уютно все, по-домашнему. Вот сервиз — это да… А тебе-то эта гадость зачем?
— Для дела.
— Для какого дела? Говори-ка смело! — гость подмигнул мне лазурно-голубым глазом.
— Отравить хочу кое-кого.
— Опаньки… — порванный рот открылся от удивления.
— Не надо, — старик попросил так жалобно, что мне стало его почти жалко. — Не надо! Выпусти меня отсюда… — Осколок звезды покрылся испариной. — Ну пожалуйста, пусть все закончится!
— Нет, — твердо сказал я. — Нет. Я сочувствую тебе, но кто-то ведь должен навести здесь порядок. Это не дом, а проходной двор! В доме живет ведьма. В доме происходят оргии. В дом таскаются все кто ни попадя. Я их всех изведу!
…Всех, всех. И Шаньшань, и этих ее сестер-братьев. Завтра вечером у них как раз будет сборище. И ни один не уйдет отсюда живым.
— Ни один! — я с вызовом посмотрел в звездный осколок, но увидел там только собственную седую физиономию.
