Стефан Грабинский - Избранные произведения в 2 томах. Том 2. Тень Бафомета
Никто не умел так рассказать, как наш «старик». Историями да сказами — один другого интересней, — не запнувшись, сыпал: кончал одну историю, начинал другую, приплетал третью, и — на весь вечер. И в каждой бывальщине своя глубокая мысль, сокровенная, для отвода глаз шутками-прибаутками расцвеченная. Только вот мы тогда молоды да глупы были, из сказов его чему посмешнее радовались, на безделицы словесные, для сокрытия главного приправленные, и попадались. Один Осмулка проницательный в самую сердцевину «сказок» Калиновых вникал и все за правду почитал. Потому как мы-то промеж себя потихоньку все эти россказни называли «небылицами». Интересные речи наш мастер вел: страшно порой, мороз пробирал, волосы на голове со страху шевелились, а все ж таки — «сказки» да «небылицы». Вот жизнь-то и наказала нас вскорости, и глянули мы на его сказки другими глазами…
Как-то в середине лета на вечерние наши побасенки не пришел Осмулка, до самой ночи так и не явился в свой темный угол за буфетом.
— Наверняка где-нибудь с девушками хороводится, — пошучивал Бедронь, хоть и знал, Осмулка — парень стеснительный, с женщинами не больно-то шуры-муры разводить сподручен.
— А ну тебя, не болтай лишнего, — одернул его Калина. — Малохольный он у нас, небось дома медведем, как в чащобе, залег и лапу сосет.
Вечер тянулся вяло и грустно — самого усердного слушателя впрямь недоставало.
На следующий день забеспокоились мы не на шутку: Осмулка на работу к десяти утра, как положено, не вышел. Подмастерье-то, видать, заболел, всполохнулся Калина и отправился навестить его. Да застал одну старушку мать, озабоченную отсутствием сына: Осмулка как ушел накануне утром, так по сю пору ни слуху ни духу о нем.
Калина порешил на розыски самому отправиться.
— Осмулка — сумасброд. Бог его знает, что натворил. Может, где хоронится?
Понапрасну искал его мастер до полудня. А после вспомнил — накануне предстояла подмастерью работа в старом пивоваренном заводе за городом, и направился туда разузнать, что и как.
И в самом деле: был вчера с утра подмастерье в пивоварне, вычистил дымоход, а за платой не явился.
— В котором часу работу кончил? — расспрашивал Калина седого как лунь старика в дверях какой-то пристройки на дворе пивоварни.
— Ничего не ведаю, пан мастер. Ушел парень тайком, мы и знать не знали — спешил, видать, больно, к нам и за расчетом не заглянул. Улетучился парень, что твоя камфора.
— Гм, — проворчал Калина задумчиво. — И всегда-то чудак-чудаком. Хорошо ли хоть работу сделал? Как сейчас? Тяга нормальная?
— Да не больно-то. Невестка жаловалась поутру — опять печь дымит. Ежели и завтра дымить зачнет, попрошу уж вас заново прочистить.
— Сделаем, — отрезал мастер сердито — как это недовольны его подмастерьем, — и всерьез озаботился отсутствием всяких вестей о парне.
Вечером собрались мы на совместную трапезу расстроенные и рано разошлись по домам. Назавтра все то же: про Осмулку ни слуху ни духу — будто камень в воду.
После полудня с пивоварни прислали паренька с заказом вычистить дымоход — коптит как дьявол.
Бедронь отправился около четырех. И не вернулся. Я работал в другом месте, когда Калина его посылал, и ничего не знал. Увидев под вечер серьезные лица товарищей и мастера — хмурого, чернее тучи, я испугался: кольнуло недоброе предчувствие.
— Где Юзек? — Я понапрасну высматривал Бедроня среди собравшихся.
— Не вернулся с пивоварни, — мрачно отрезал мастер.
Я вскочил, да Калина силой усадил меня на место:
— Одного не пущу. Хватит. Завтра с утра отправимся вместе. Лишенько, а не пивоварня. Уж я вычищу им дымоход!
Заснуть так и не удалось. Едва рассвело, надел я кожаный кафтан, туго стянул пояс застежкой, натянул на голову подшлемник с зажимами и, перебросив через плечо щетки с гирями, постучался к мастеру.
Калина ждал.
— Возьми-ка топорик, — протянул он вместо приветствия, видать, только что наточенный топорик. — Скорее пригодится, чем щетки да скребки.
Я молча захватил инструмент, и мы поспешили к пивоваренному заводу.
Прекрасное августовское утро, тишина такая, аж звенит в ушах, город еще спит. Миновав рыночную площадь и мост через реку, повернули бульварами влево и вышли на обсаженную тополями дорогу за город.
До пивоварни путь неблизкий. Через четверть часа быстрой ходьбы сошли с дороги и напрямик через покосы срезали путь к пригородной рощице. В отдалении над ольшаником показались медные крыши пивоваренных строений.
Калина стянул с головы подшлемник, перекрестился и, беззвучно шевеля губами, начал читать молитву. Я шел рядом и молчал — не хотелось мешать ему. Скоро мастер надел подшлемник, крепко стиснул топорик и тихо повторил:
— Лишенько, а не пивной завод. Пива уж лет десять не варят. Старая развалина и только. Последний пивовар, Розбань, говорят, обанкротился, да с горя повесился. Семья за бесценок продала городу строения, весь инвентарь и уехала. Преемник до сих пор не объявился. Котлы и машины наверняка никудышные, устарели совсем, а новые поставить не всякий сподобится — рисковать кому охота!
— А кто же велел чистить трубу? — спросил я с облегчением — наконец-то угнетающее молчание было нарушено.
— Говорят, какой-то садовник из пригорода с месяц назад почти задаром въехал в пустующую пивоварню с женой и стариком отцом. Помещений много, места хватает, там и несколько семей разместиться найдут где. Верно, переехали во внутренние комнаты — там потеплее, да и не такое запустение, — и живут себе задешево. А тяги у них нету, потому как старые трубы здорово сажей забиты. Давно не чистили… Не люблю я эти старые закоптелые трубы, — добавил он, задумчиво помолчав.
— А почему? Работы с ними больше?
— Глуп ты еще, молод. Боюсь я их — понимаешь? Боюсь я старых, годами не тронутых щетками, не чищенных скребками черных пропастей, — разобрать лучше такой дымоход и сложить новый, чем людей нанимать чистить.
Я глянул на Калину. Лицо его странно исказилось страхом и каким-то затаенным отвращением.
— Да что с вами, пан мастер?!
А он, ничего не замечая, продолжал говорить, устремив взгляд куда-то в пространство перед собой.
— Опасны такие завалы сажи в узких темных горловинах, куда и солнце-то не заглядывает. Сажа, она опасная не только потому, что легко загорается. Да, не только… Мы, трубочисты, — слышь? — всю жизнь боремся с сажей, не даем скопиться залежам, чтоб не полыхнуло, копоть, она вероломная, дремлет до времени во мгле печной бездны, в духоте дымоходных обрывов, притаилась и ждет своего часа — мстительная и злобная. Никогда не знаешь, когда и что она породит.
