Олег Гладов - Смех Again
— Ты куришь? — наконец спрашиваю я.
— Нет, — вот такой вот ответ.
— А я курю… — говорю я, доставая пачку и поднимаясь с места.
Он внимательно смотрит, как я кладу сигарету за ухо, и тоже поднимается. Одного роста со мной. И возраста приблизительно того же. Подстрижен как-то небрежно: видно, была совсем короткая стрижка, а потом волосы отросли как попало. Одет невразумительно, как и большинство людей в этой стране: серая рубашка с коротким рукавом, почти костюмного покроя брюки и кроссовки.
Я поворачиваюсь и иду в тамбур. Спиной чувствую, что идёт за мной. В тамбуре не так жарко, как в вагоне, зато накурено и шумно: несколько мужиков, размахивая сигаретами, спорят о последнем футбольном чемпионате. Я прислоняюсь к противоположной от них двери. Этот становится рядом. Закуриваю. Молчим. Темнеет.
За окном проносятся редкие деревья. За ними поле. То, чем засеяно поле: овёс, пшеница, рожь или что там — пожелтело. Видны оросительные машины на гигантских колёсах и чахлые фонтанчики воды, бьющие из них.
За полем — небо.
Мужики, продолжая спорить, выходят из тамбура. Успеваю выкурить полсигареты, прежде чем:
— Путешествуешь? — спрашивает он.
Я выдыхаю дым:
— А чё нельзя?
Он хмыкает. Потом:
— Куда едешь?
Отвечаю:
— Никуда.
— Значит, по пути.
Я выдыхаю дым:
— That why? — в смысле «Это почему же?»
— Becouse, — отвечает. В смысле «Потому».
Мля… Чё ему надо?
— Чё тебе надо? — спрашиваю наконец я.
Он словно прислушивается к моим словам. Потом лицо его проясняется, и он вдруг говорит:
— Ты художник, да?..
Он поднимает руку, сжатую так, будто держит в ней невидимый карандаш и чертит линии в воздухе. Словно рисуя невидимый узор:
— Ты рисуешь… Рисуешь на…
Он задумался и, помолчав пару секунд, произнёс:
— На коже… Ты татуировщик.
Грохот. Стробоскопные вспышки света. За окном проносится встречный пассажирский. В тамбуре, как в камнедробилке. Говорить всё равно не получится. Тайм-аут. Я достаю ещё одну сигарету.
За окном смазанная пульсирующая стена и…
Всё. Встречный прошёл.
— Чё тебе надо? — повторяю я.
Он не меняет позы и выражения лица:
— Ты уже давно в дороге?
— А ты? — спрашиваю я.
— Ты ведь не тот, за кого себя выдаёшь?
— Ты тоже, да? — говорю я и думаю, что более дурацкого разговора не припомню.
— Чуйка? — спрашивает он.
— Чего?
— Чуйка подсказывает?
Мля!.. Да что такое?!
— Ладно… — говорю я, — …удивил. Получилось.
Молчит.
— Слышь… — говорю я, — …ты не нервируй меня. А то когда я злюсь, я нехороший…
— А ты злишься? — безмятежно спрашивает он.
— Скоро начну, — говорю я и на всякий случай меняю опорную ногу для прямого в челюсть.
— Ты не злой, — говорит он.
— Ещё какой злой, — заверяю я его, а сам думаю: может, доказать? И пока примериваюсь (в челюсть и по яйцам? или в пузо и коленом?), дверь в тамбур открывается. Я ожидаю, что вернулись громкоголосые фанаты футбола, но ошибаюсь. Это та самая тётка, с которой трипует этот хрен.
— Можно, я тут постою? — спрашивает она, не глядя на меня.
Я слышу её голос впервые, и мне он кажется странным. Вернее, не голос, а интонации. Она сама какая-то странная. Никак не пойму, сколько ей лет. Походка, глаза и выражение лица не соответствуют друг другу. Чёрные волосы заплетены в косу. Чистое лицо. Длинные ресницы. Ноль косметики. Одежда вне времени: тёмная юбка по колено, серая блузка, застёгнутая на все пуговицы. Так одевались и в тридцатые, и в шестидесятые… Моя ровесница?
— Можно? — переспрашивает она. — А то мне там не нравится… Мне те двое не нравятся… Они нехорошие…
— Не бойся… — говорит он, — …они ночью сойдут.
— Я не боюсь… Просто мне там не хочется… Мне тут хочется… Можно?
Блин… Странно она разговаривает… Как… Как, кто?
— Можно… — говорит он. Потом делает движение головой в мою сторону, — …познакомься, Анна, это Александр.
— Здравствуйте, — она наконец переводит взгляд на меня.
Светлые глаза. Не поймёшь: голубые? или серые? Смотрит, не мигая, как… Как маленькая девочка, — понимаю я наконец и чуть наклоняю голову:
— Здравствуйте, Анна.
Она и руки не знает куда деть, как маленькая девочка. Но в целом — чуть тяжеловатые бёдра и довольно объёмная грудь — на первоклассницу не тянет. Хотя толстой её не назовёшь.
— Вот и познакомились, — говорит… э-э-э… как его там?
— Тебя-то как зовут? — спрашиваю я.
— Ну если ты Александр, я тогда Николай… — он протягивает мне руку. Обмениваемся рукопожатием.
— Можно, я буду называть тебя Сашей? — спрашивает Анна.
— Сколько угодно… — говорю я, — …а Николая я буду звать Коляном, да?
— Может, лучше Колей? Или как? — он и мягко проводит рукой по её волосам. Она улыбается. Хорошая улыбка. Я тоже улыбаюсь ей в ответ. Его улыбка — в глазах.
— Придумал… — говорю я, — …буду звать тебя Николя.
— Хорошо, — кивает Николя.
— Знаешь, Саша… — она смотрит мне в глаза, — …у меня сегодня день рождения.
— Да?! — я улыбаюсь ещё шире. — И сколько стукнуло?
— Мне сорок лет.
Держите меня крепче!!! Сколько??? Вслух:
— Ну, блин… Выглядишь гораздо моложе!
— Правда?
— Конечно, правда! — говорю я.
И это, действительно, правда. Впервые за последние десять дней.
— Юбилей… — я тушу тлеющий фильтр забытой сигареты в большой жестяной пепельнице на полу тамбура, — …нужно отметить. У меня в рюкзаке фляжка с коньяком… Пошли, а, Николя?..
Наши соседи уже укладываются спать, и мы, взобравшись на свои верхние полки, беззвучно чокаемся пластиковыми стаканчиками.
— С днём рождения… — понизив голос до минимума, говорю я.
— И за знакомство… — шепчет Николя.
— Ой! — громко говорит Анна и потом, смутившись, еле слышно:
— Оно горькое…
Я передаю ей конфету.
— Спасибо, — благодарно улыбается она.
Устраиваюсь поудобнее на подушке и, собираясь спать, слышу, как она тихо зовёт меня:
— Саша?
— Да, — я поворачиваю голову и вижу её лицо совсем рядом.
— А с твоим братом всё хорошо?
— С каким?
— С Димой.
Я некоторое время смотрю в её глаза.
— Да, Анна… с ним всё хорошо… Спокойной ночи…
— Спокойной ночи… — улыбается она, и я почти сразу засыпаю.
Во сне я вижу Кукурузник, собирающий кукурузу на
бескрайнем поле. Он бережно носит жёлтые початки
на своих крыльях и поёт им колыбельную. И мой брат
