Антон Соя - З.Л.О.
Следак все детство варился в черняевском многонациональном котле, философия Кобылы была для него абсолютно неприемлема. Конечно, он делил людей на русских и нерусских. Будучи наполовину немцем, так ни разу и не увидев немецкого отца, он принимал в русские всех, кто жил с ним рядом в детстве. Его первая любовь, с которой он прятался в заброшенных склепах немецкого кладбища, была наполовину татаркой, наполовину еврейкой, то есть для Следака вполне русской. Ее звали Надя, и ее отец работал директором консервного завода, что очень не нравилось маме Следака. Она считала ее избалованной и подозревала в слишком раннем интересе к мальчикам. Подозрения матери скоро оправдались. Их дружба закончилась на диване в гостиной у Следака, когда тринадцатилетняя Надя кокетливо сказала двенадцатилетнему Ольгерту: «Давай поцелуемся». Перед диваном немедленно выросла возмущенная мать и надавала сыну по щекам, по принципу — бей своих, чтоб чужие боялись. Мальчишка не выдержал позора и перестал водиться с Надей.
Взгляды Кобылы казались Следаку настолько нелепыми, что он даже не считал его нациком или фашиком, скорее, чудаком с неприятным душком, но на это можно было закрыть глаза. Его положительные качества с лихвой искупали ущербность.
Абсурдность жизненной теории Кобылиныча не сильно отличалась от того, что Следак наблюдал на любой «патриотической» демонстрации. Его очень умиляли серьезные суровые люди, несущие портреты Маркса рядом с лозунгами «Долой жидовское правительство», и не менее суровые сограждане с портретами Сталина и транспарантами «Россия для русских». Без смеха, пусть и сквозь слезы, смотреть на такие тандемы не получалось.
Лживая политкорректность, которая культивировалась официальными СМИ, была, по разумению Следака, ничем не лучше людоедских взглядов Кобылы. Люди по-прежнему сбивались в стаи — по национальному в том числе признаку. И хотя любили и дружили они с кем получалось и хотелось, но ненавидели все равно чужаков, инородцев, иноверцев. Тех, что понаехали. Тех, кто заняли все вокруг. Поскупали и загадили. Жили лучше их. Или ходили грязными. В общем, поводов было предостаточно. Особенно у Следака. Ведь он отслужил в «урюкском» полку. Не понаслышке знал об этнических преступных группировках. В Петербурге, как и в его родном Черняевске, почти всю торговлю героином контролировали цыгане и таджики, таможню — даги, игорный бизнес — чечены, грузины контролировали карманников на Апрашке и форточников в центре, азеры — рынки, а всех их вместе доили и контролировали менты и органы местной власти. В общем, полная дружба народов постсоветского пространства плюс африканские наркокурьеры и вьетнамско-китайские нелегалы.
Только для Следака ровным счетом ничего не значила национальность убийцы, дело которого он вел. Одинаковое отвращение у него вызывали и мордовский людоед, и чеченская террористка-смертница, и те, кто использовал ее в своих целях, и еврей-педофил, и русский мужик, зарубивший всю свою семью в пьяном новогоднем угаре. И жертв он жалел независимо от национальности, будь это русская старушка или таджикская девочка.
Следак смотрел на мир непредвзято и поэтому не мог не заметить, что в последнее время преступность все больше дичала. Лик ее все больше напоминал первобытное, нецивилизованное зло, и произошло это из-за бесконтрольности того потока дремучих мигрантов, который хлынул в город. Кому-то этот поток приносил много денег, и поэтому никто не собирался его контролировать. Система прогнила снизу доверху. Теоретически после каждого громкого убийства, совершенного гастарбайтерами, можно было бы по закону посадить чиновника-другого. Но у тех в кармане всегда оказывался припасен козырь — политкорректность. Стоило произойти очередному убийству, как купленные чиновниками провокаторы начинали со страниц Интернета и «желтой» прессы призывать к уничтожению представителей других рас и конфессий. Тем самым они смещали акценты и уводили гнев публики от реальных виновников в область национальной розни. А это уже, как известно, преследуется законом. Вот так вот чинуши опять выходили сухими из воды.
Вся эта грязная кухня не имела отношения к размышлениям Следака о борьбе со злом. Его враг был гораздо древнее всех национальностей, древнее даже прямохождения. Он жил в человеке всегда, и только какие-то тысячелетия назад, когда Создатель вдохнул в человеческую душу искру добра, этот враг оказался задвинут подальше. Но древнее зло выжило и научилось сосуществовать с добром в душе, временами бесстыдно подавляя его и правя целыми народами. Зло жило в человеке, невзирая на его культурные традиции, религиозные пристрастия, цвет кожи, разрез глаз и форму носа. Когда в Беслане случилась трагедия, Следак, которому к тому времени перестали давать дела террористов, учитывая его ухудшающееся психическое состояние, пинком спустил с лестницы коллегу, который сказал, что он не понимает, чего все так носятся с этими детьми, ну поубивали одни черные других, нам-то только лучше…
Вот, собственно, так относился Следак к национальному вопросу и поэтому все меньше общался со своим старым корешем Кобылинычем.
Осенью 2004 года Следак сдал в суд дело главаря банды неонацистов из Купчино. Дело вышло громкое. Ребятишки слыли настоящими головорезами. Не щадили никого. Нападали поздно вечером на любых прохожих неславянского типа на улице, убивали в метро и в электричках. Убивали панков и антифашистов. Убили правозащитника, свидетельствовавшего против их братков на судах. Убивали своих отступников, тех, кто испугался и решил уйти из банды. Убили даже директора издательства, выпустившего книгу об их банде. Их ловили, судили, сажали, а убийства не прекращались, пока с большим трудом не взяли их главаря — Зиги, орудовавшего своим охотничьим ножом с умением мясника и точностью хирурга. Допрашивая Зиги, Следак не мог не отметить, что суждениями своими и даже внешностью главарь очень похож на Кобылинского, который, кстати сказать, принимал живейшее участие в его поимке. Следак прикидывал в уме, мог ли Кобылиныч стать таким, как Зиги, родись он лет на десять позже, и не мог однозначно ответить себе. Зиги и его ребята сильно напомнили ему гопников из черняевской юности, которые отлавливали их, металлистов, и заставляли называть пятьдесят названий хеви-метал-групп, стригли их наголо противными армейскими машинками и долго с оттягом били тяжелыми ботинками по бокам, повалив на землю. Но не только гопников, а еще и лихих бандосов девяностых напоминала ему банда Зигфрида — той бесшабашностью, презрением к человеческой жизни, организованностью и полной бесперспективностью. Просто пешки в чьей-то политической игре. Детишки, не желающие взрослеть. Из чьей звериной жестокости и одурманенных голов мудрые политиканы давно научились извлекать свою грязную выгоду. Ради интереса Следак даже послушал музыку, которую играли наци-панки на своих шабашах. Вполне себе приличный жесткий хардкор, так называемый «ой» — быстрая разновидность панка, который душа металлиста Блока не жаловала, но принимала как родственный ритуальный шум. Только тексты, естественно, специфические людоедские. Убей этих, убей тех.