Алые Евангелия (ЛП) - Баркер Клайв

Гарри последовал совету незнакомца и пошел дальше, ускорив шаг от любопытства. Он повернул за угол на более тихую улицу, не планируя конкретного маршрута и задаваясь вопросом, откуда за ним наблюдают, и кто, вынудив посыльного предупреждать его таким образом. Гарри проверил отражения в окнах на противоположной стороне улицы, чтобы понять, не следует ли за ним кто, но никого не увидел. Он продолжил идти, комкая бумагу в левом кулаке.

В двух третях квартала от него находился цветочный магазин под названием "Райский сад и Ко". Он вошел в него, воспользовавшись возможностью оглядеть улицу. Если за ним и следили, то это был не кто-то, как подсказывали его тату и инстинкт, из полудюжины людей, шедших следом за ним.

Воздух в цветочном магазине был прохладным, влажным и тяжелым, в нем смешивались ароматы десятков цветов. Мужчина средних лет с безукоризненно подстриженными усами, окаймлявшие линию рта словно третья губа, появился из задней части магазина и спросил Гарри, не ищет ли он чего-то конкретного.

— Просто смотрю, — сказал Гарри. — Я, эээ, люблю цветы.

— Ну, дайте знать, если что-нибудь приглянется.

— Будь спок.

Мужчина с идеальными усами прошел через занавес из бисера в заднюю часть магазина и сразу же начал разговор на португальском, который, по-видимому, прервал приход Гарри. Не успел мужчина заговорить, как его прервала женщина, тараторя в два раза быстрее и с явной яростью в голосе.

Пока продолжалась их жаркая беседа, Гарри бродил по магазину, время от времени поднимая взгляд, чтобы посмотреть — не заглядывает ли кто с улицы. Наконец, убедив себя, что за ним никто не шпионит, он раскрыл кулак и разгладил кусок бумаги. До того, как он прочитал хотя бы слово, он знал, что это от Нормы:

"Ко мне не ходи. Все плохо. Я в старом месте. Приходи в 3 ночи. Если зазудит — уходи."

— Послание? — спросил женский голос.

Гарри оторвал взгляд от бумаги. Он еле сдержал возглас "Боже!", когда увидел женщину. Три четверти ее лица представляли собой огрубевшую нечетко очерченную массу зарубцевавшихся шрамов. Оставшаяся четверть — ее прекрасный левый глаз и лоб над ним (плюс искусно уложенный парик, представлявший собой массу кудрей) — только подчеркивала на сколько ужасно было обезображено ее лицо. От носа остались два круглых отверстия; правый глаз и рот лишились ресниц и губ. Гарри сосредоточил свое внимание на ее левом глазу, а в ответ не придумал ничего лучше, как повторить ее же вопрос.

— Послание? — пробормотал он.

— Ага, — сказала она, глядя на клочок бумаги в его руке. — Хотите отправить с цветами?

— О, — сказал Гарри, вздохнув с облегчением. — Нет, спасибо.

Он быстро положил записку в карман, кивнул и оставил цветочный магазин и его дурные предзнаменования позади себя.

Гарри понес записку и свое недоумение по поводу ее содержания, не говоря о лютом голоде, в "Паб Черрингтона" — темный тихий кабак, который он обнаружил в первый же день приезда в Нью-Йорк. Там подавали старомодную еду без лишней суеты, его там знали настолько хорошо, что ему оставалось только забиться в угол и слегка кивнуть официантке по имени Филлис, и в течение шестидесяти секунд, а иногда и быстрее, на его столе появлялся большой стакан бурбона безо льда. Заведенный порядок, граничащий с застоем, имел свои преимущества.

— Хорошо выглядишь, Филлис, — сказал Гарри, когда она принесла его напиток в рекордные сроки.

— Ухожу на пенсию.

— Чего? Когда?

— В конце следующей недели. Собираюсь устроить небольшую вечеринку вечером в пятницу, только для коллег и нескольких завсегдатаев. Будешь в городе?

— Если буду, обязательно приду.

Гарри пытливо посмотрел на нее. Скорее всего она была на середине шестого десятка, а значит ей было под сорок, когда Гарри впервые посетил это место. Между сорока с лишним и шестьюдесятью с чем-то могла уместиться целая жизнь, множество возможностей приходили, уходили и никогда больше не возвращались.

— С тобой все будет в порядке? — спросил Гарри. спросил Гарри.

— Да, конечно. Я не собираюсь умирать. Просто не могу больше выносить это место. Бессонные ночи. Я устала, Гарри.

— По тебе не скажешь.

— Разве такие парни, как ты, не должны быть хорошими лжецами? — сказала она, отходя от стола, спасая Гарри от необходимости что-то несвязно бормотать в ответ.

Гарри поудобнее устроился в углу кабинки и снова достал записку. Пугаться было не в духе Нормы. Однозначно она жила в самой посещаемой привидениями квартире в городе. Более трех десятилетий она давала советы мертвым — слушала истории о насильственной смерти тех, кто пережил их на собственном опыте, жертв убийств, самоубийц, людей, убитых при переходе улицы или прервавших свой жизненный путь в результате падения чего-то из окна. Если кто и мог честно заявить, что уже слышал все эти истории, так это была Норма. Так что же заставило ее оставить своих призраков, свои телевизоры и кухню, где она знала расположение каждой вещи вплоть до последней чайной ложечки?

Он посмотрел на часы над стойкой. Шесть тридцать два. В его распоряжении было еще восемь часов. Но так долго он ждать не мог.

— К черту эту хрень про три часа ночи, — сказал Гарри. Он опустил стакан и позвал Филлис: — Пора закрывать счет, Филлис!

— Куда торопишься? — спросила она, фланируя к кабинке Гарри.

— Надо попасть в одно место, раньше чем планировалось.

Он сунул ей в руку стодолларовую купюру.

— Это зачем?

— Тебе, — сказал Гарри, уже поворачиваясь к двери. На случай, если не попаду на твою вечеринку.

13

Гарри вышел из такси на углу 13й и Девятой. Конечным пунктом назначения Гарри был не сам перекресток. Он направлялся к ухоженном зданию несколькими кварталами дальше, в котором когда-то размещались адвокаты и врачи, включая психиатров. Именно в приемной одного из последних, психиатра по имени Бен Кракомбергер — доктора медицины, Гарри впервые встретил Норму Пейн.

После событий смерти Грязнули, Гарри отстранили от действительной службы. Версия Гарри о событиях, приведших к той ночи, когда погиб его напарник, оказалась не особенно удобоваримой для его начальства, поэтому его отправили к Кракомбергеру, который вежливо, но настойчиво продолжал уточнять "воображаемые" детали того, что он видел.

Гарри повторял все снова и снова, мгновение за мгновением, не позволяя Кракомбергеру поймать Гарри на каком-либо расхождении между его рассказами. В конце концов, доктор сказал: — Все сводится вот к чему, Гарри. Ваша версия произошедшего в тот день противоречит здравому смыслу. При менее серьезных обстоятельствах я бы назвал ее смехотворной.

— Прямо вот так?

— Да.

— Так я изливал вам свою гребаную душу…

— Успокойтесь, мистер Д'Амур.

Гарри вскочил на ноги. — Не перебивайте меня. Вы говорите, что все это время заставляли меня переживать все снова и снова, а сами смеялись про себя?

— Я не говорил… Пожалуйста, мистер Д'Амур, сядьте, или я буду вынужден вас насильно…

— Сижу. Ок? Так пойдет? — проговорил Гарри, присаживаясь на стол, расположившийся между хорошим доктором и кушеткой для пациентов.

— Да, но если вы снова почувствуете необходимость встать, то я предлагаю вам сразу уходить.

— А если я так и сделаю, что вы напишите в моем досье?

— Что вы непригодны к службе из-за острых бредовых расстройств, почти наверняка вызванных травмой в результате инцидента. Никто не говорит, что вы сумасшедший, мистер Д'Амур. Мне просто нужно предоставить вашему начальству честную оценку вашего состояния.

— Острые бредовые расстройства… — мягко повторил Гарри.

— Люди по-разному реагируют на то давление, которому подверглись вы. Вы, по моему мнению, создали своего рода личную мифологию, чтобы сдержать весь этот ужасный опыт, разобраться в нём…

Его прервала серия звуков падения в соседней комнаты, где сидела секретарша Кракомбергера.