Шарлин Харрис - Все хорошо, что начинается с убийства
Я ворочалась, металась на кровати, пыталась применить технику расслабления, потом встала, чтобы пройтись.
Теперь, в полночь конца октября, снаружи было прохладно и ветрено. Еще до наступления утра снова пойдет дождь. На мне была футболка, спортивный костюм и кроссовки «Найк». Все это — темных тонов. Я оставалась в отвратительном настроении и не хотела, чтобы кто-нибудь меня видел. Фонари на каждом углу моей улицы, Трэк-стрит, окружал обычный слабый ореол.
Окно Клода не светилось, как и все остальные в многоквартирном доме. Его жильцы, старые и молодые, рано легли спать.
В Объединенной церкви Шекспира — или ОЦШ, как называли ее прихожане, — тоже было темно, если не считать нескольких сигнальных огней. Вообще в городе почти все затихло.
Шекспир рано просыпается и засыпает, если не считать тех мужчин и женщин, которые работают в поздние смены, служащих двух заведений фастфуда, да еще людей, занятых на фабриках по производству матрацев и переработке цыплят, никогда не закрывающихся на ночь.
Я забрела далеко и очутилась в районе низших слоев среднего класса, в котором вырос Дарнелл Гласс, одном из районов Шекспира, где жили и белые, и черные.
Я прошла мимо маленького домика, который купила мать Гласса, Ланетт, переехав в Шекспир из Чикаго. В этом доме тоже царили темнота и тишина. Ни один из здешних домов не имел гаражей или проходов во внутренний двор, поэтому легко было увидеть, что Ланетт Гласс нет дома.
Но я обнаружила, что она находилась в доме Муки Престон.
Думая о своей любопытной сегодняшней уборке у этой женщины, я, сама того не сознавая, брела в направлении ее дома и оказалась как раз напротив, когда оттуда вышла Ланетт Гласс. Я находилась недостаточно близко, чтобы увидеть выражение ее лица, — уличные фонари позади нее отбрасывали глубокие тени, и детали все равно трудно было бы разглядеть, — но, судя по тому, как она шла, ссутулившись, чуть покачивая головой, крепко прижимая к себе сумочку, Ланетт Гласс тревожилась и была в беде.
Я все больше и больше задумывалась о целях, которые преследует загадочная Муки Престон.
Холодный ветерок шевелил мои волосы, и я почувствовала, как по спине бежит озноб. В Шекспире варилось что-то густое и опасное.
Меня всегда устраивали расовые отношения в моем приемном городке. Да, тут существовало множество табу. Некоторые из них я, вероятно, даже не осознавала. Но черные занимали здесь административные посты, владели удобными домами. Несколько клубов и одну церковь посещали и белые, и черные. В системе среднего обучения, похоже, имелись только малые разногласия, и Ланетт Гласс была лишь одной из множества черных учителей.
Привычки и предубеждения, появившиеся больше века тому назад, не исчезнут за одну ночь и даже через тридцать лет, но я всегда чувствовала, что медленный и тихий прогресс все же существует, а теперь гадала — не пребывала ли в стране дураков.
Я считала, что почти все люди обеих рас одобряют перемены к лучшему. Я до сих пор так думала. Но что-то злое скользило по Шекспиру, и это происходило уже месяцами.
Примерно через три недели после убийства Дарнелла Гласса Лен Элгин был найден убитым в своем «форде»-пикапе на заброшенной дороге сразу же за чертой города. Его застрелили.
Лен, процветающий белый фермер лет пятидесяти, был сердечным и умным человеком, столпом церкви, отцом четырех детей, жадным до книг, охотником, личным другом Клода. Фридриху не давало покоя то, что не удалось раскрыть убийство Лена, а слухи, распространявшиеся как пожар, делали руководство расследованием смерти Элгина еще более щекотливым.
Одни считали, что того прикончили в отместку за смерть Дарнелла Гласса. Конечно, по мнению этих людей, в убийстве были виноваты черные экстремисты. Точно так же смерть Гласса приписывалась белым экстремистам.
Другой слух гласил, что Лен изменял жене, Мэри Ли, с супругой другого фермера. Согласно этой сплетне, Элгина могла убить Мэри Ли или оскорбленный муж по имени Бут Мур, а то и Эрика, его жена. Люди, обвинявшие Эрику, считали, что Лен с ней порвал.
Каким-то образом драка на парковке «Магната бургеров», именуемая боем, спровоцировала все это.
Мы перестали воспринимать наше общество как единое целое, разделились на группы не только по расовому признаку, но и по тому, насколько сильные чувства испытывали в отношении цвета кожи. Я подумала об отвратительных каракулях на машине Дидры, о едва скрываемом злорадстве Тома Дэвида Миклджона той сентябрьской ночью на парковке. Я вспомнила, как мельком видела в окне следующего за катафалком лимузина лицо Мэри Ли Элгин, когда похоронная процессия следовала мимо. А потом — банальный по своим заблуждениям, но не менее порочный листок голубой бумаги под «дворником» машины Клода.
Наверняка было бы слишком наивно полагать, что смерть Дела Пакарда в клубе не имеет никакого отношения к убийству Дарнелла Гласса и Лена Элгина. Как три человека могли погибнуть в таком небольшом городке, как Шекспир, в течение двух месяцев при столь загадочных обстоятельствах? Если бы Дарнелла Гласса убили на задворках местного бара в драке из-за девушки, Лена Элгина застрелили бы в постели Эрики Мур, Дел имел обыкновение в одиночестве поднимать тяжести и у него диагностировали бы какие-нибудь физические недуги…
Я сделала еще один круг, пройдя мимо многоквартирного дома. Глядя вверх, на окно Клода, я печально размышляла о человеке, находящемся за ним. Если бы мне выпал еще один шанс, пожалела бы я о том, что ему сказала? Я искренне любила Клода, была благодарна ему.
Он нес на плечах большой груз, но сам выбрал такую работу. Дарнелла Гласса убили за чертой города, поэтому расследование его гибели оказалось головной болью шерифа Марти Шустера. Я мало знала о нем, не считая того, что этот ветеран вьетнамской войны стал хорошим политиканом. Я гадала, смог бы Шустер утихомирить надвигающийся шторм, заставлявший дребезжать окна Шекспира.
Мне пришлось погулять еще час, прежде чем я смогла уснуть.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Проснувшись, я увидела за окном пелену дождя, знобящего, серого, осеннего.
Я чуть проспала, поскольку минувшей ночью мне нелегко было лечь в постель. Чтобы добраться до «Телу время», придется торопиться.
Прежде чем одеться, я налила себе чашку кофе и выпила ее за кухонным столом. Рядом лежала неразвернутая утренняя газета. Мне было о чем поразмыслить.
Я тренировалась, не вступая ни с кем в разговоры, и поехала домой, чувствуя себя лучше.
Там я приняла душ, переоделась, наложила макияж и сделала прическу.
Интересно, гулял ли ночью и черноволосый мужчина?
