Монтегю Джеймс - Заклятие рунами
— Ну как же, забыла! Впрочем, хорошо, что ты об этом упомянул: уже одна эта история достаточно его характеризует. Так вот, в самую первую зиму, когда этот «очаровательный» Карсвелл поселился в Лаффорде, он прислал настоятелю нашего прихода (настоятель, наш хороший знакомый, сам родом не из этих мест) письмо с предложением показать школьникам разные забавные картинки с помощью волшебного фонаря. Надо сказать, настоятель сначала был поражен, ибо мистер Карсвелл уже успел не раз продемонстрировать свое неприязненное отношение к детям, но потом предложение все-таки было принято, назначен день и час, и настоятель сам отправился в школу убедиться в том, что все идет хорошо.
Начал Карсвелл с относительно невинных картинок. На одной из них, например, была Красная Шапочка, однако, по словам настоятеля Фаррера, рядом с ней был настолько ужасный волк, что некоторых младших школьников пришлось увести. Кроме того, Карсвелл, рассказывая сказку, с удивительным мастерством подвывал по-волчьи, и это было самое отвратительное, что наш друг когда-либо слышал. Все снимки, по его словам, были сделаны просто великолепно, абсолютно реалистично, и совершенно непонятно, каким образом Карсвеллу удалось получить изображения такого качества. Итак, показ продолжался, одна сказка сменяла другую, и каждая последующая оказывалась чуточку страшнее предыдущей; дети, совершенно завороженные, хранили полное молчание. Под конец Карсвелл показал серию картинок про мальчика, идущего вечером по парку в Лаффорде. Любому ребенку в комнате были хорошо знакомы эти аллеи. Так вот, за несчастным мальчишкой гналось — и потом настигало его — какое-то кошмарное прыгающее существо в белом одеянии. Эта тварь то ли разрывала мальчика на куски, то ли еще каким-то ужасным способом убивала его. Преследуя свою жертву, чудовище сначала кралось за деревьями почти невидимое, затем постепенно приобретало все более зримые очертания… Настоятель Фаррер сказал, что в результате в ту ночь ему приснился один из самых страшных в его жизни кошмаров; сон этот он запомнил навсегда. Что уж тут говорить о потрясении, которое испытали дети!.. Разумеется, настоятель тут же — и весьма резко — потребовал прекратить демонстрацию картинок. И вы только подумайте, что Карсвелл ему ответил! «А, так вы считаете, что пора кончать наше маленькое представление, и хотите, чтобы я отослал детей домой, в постельки? Прекрасно!» И тут — вы только представьте себе! — он вставляет в волшебный фонарь еще одну картинку, где изображено чудовищное количество змей, сороконожек и каких-то отвратительных крылатых тварей, и делает что-то такое, отчего вся эта мерзость начинает лезть прямо в комнату, расползаясь среди зрителей с гнусным шипением и шуршанием. Дети, разумеется, чуть с ума не сошли от страха и тут же бросились к дверям. Многие в давке сильно ушиблись и поцарапались, и, по-моему, ни один в ту ночь не сомкнул глаз. Наша деревня потом долго не могла опомниться от пережитых волнений. И конечно же, матери детей в значительной степени возложили ответственность за случившееся на настоятеля Фаррера. Ну а отцы, если бы только сумели проникнуть за ворота аббатства, выбили бы, по-моему, у этого Карсвелла все стекла.
— По-моему, этот Карсвелл настоящий преступник, — сказал хозяин дома. — Мне искренне жаль того, кто попадет в его черный список.
— А не тот ли он человек… Впрочем, я, возможно, путаю… — нерешительно спросил секретарь, который вот уже несколько минут сидел нахмурившись, словно отчаянно пытаясь что-то вспомнить. — Не тот ли он человек, что несколько лет назад выпустил в свет «Историю ведовства»? Лет десять, а может, даже больше?
— Тот самый и есть: ты разве не помнишь, какие были рецензии?
— Конечно, помню; но главное, я хорошо знал автора самой язвительной из них. Впрочем, и ты его знал: ты ведь должен помнить Джона Харрингтона; он учился в колледже Святого Иоанна[1] примерно в одно время с нами.
— Да, верно, хотя вряд ли я что-нибудь слышал или читал о нем после окончания Кембриджа, пока на глаза мне не попался газетный отчет о следствии по его делу.
— Следствии? — спросила одна из дам. — Но что же с ним произошло?
— Он упал с дерева и сломал себе шею. Однако оставалось совершенно непонятным, что заставило его туда забраться. Довольно-таки темная история, должен заметить. Ведь Харрингтон — далеко не спортсмен, не так ли? И эксцентрические выходки ему тоже не были свойственны. Поздним вечером он шел по проселочной дороге (в том месте, надо сказать, практически невозможно встретить бродягу или бандита). Однако он вдруг побежал как сумасшедший, потеряв шляпу и трость, а потом стал карабкаться на дерево, в высшей степени неподходящее для подобных упражнений — одно из составлявших живую изгородь; и какая-то сухая ветка, разумеется, подломилась, он упал и сломал себе шею. Возле дерева его и нашли утром, и на лице у него была чудовищная гримаса — самый черный ужас, какой только можно вообразить. Совершенно очевидно, что за ним гнались — но кто? Жители было заговорили о стае одичавших собак или о страшных хищниках, сбежавших из зверинца, однако слухи эти не представлялись достоверными. Это случилось в 89-м, и, по-моему, его брат Генри (которого я тоже хорошо помню по Кембриджу, а вот ты, возможно, забыл) все пытался найти хоть какие-то улики, хоть какие-то объяснения случившемуся.
Через некоторое время разговор вновь зашел об «Истории ведовства».
— А ты сам-то хотя бы заглядывал в эту книгу? — спросил хозяин дома.
— Да, — ответил секретарь, — и даже умудрился прочитать ее.
— И что же, она действительно так дурна, как это было представлено в рецензиях?
— О, что касается стиля и формы изложения — абсолютно безнадежна. С этой точки зрения она заслужила и все яростные нападки, и сокрушительные оценки. Но не это главное: дело в том, что книга Карсвелла несла в себе зло. Ее автор был убежден в истинности каждого написанного им слова, и я совершил бы ошибку, если бы стал утверждать, что сам он прежде не испробовал большую часть описанных им рецептов ведовства и магии.
— Ну, я-то помню только рецензию Харрингтона и должен сказать, что будь я автором этой книги, то подобный отзыв навсегда погасил бы во мне любые литературные амбиции. Да я бы после такого и головы поднять не осмелился!
— В данном случае этого как раз и не произошло. Но, впрочем, довольно: уже половина четвертого, нам давно пора прощаться.
Когда они вышли на улицу, жена секретаря сказала:
— Я действительно искренне надеюсь, что этот ужасный человек не сможет узнать, какую роль в судьбе его доклада сыграла рецензия мистера Даннинга.
