Рэй Брэдбери - Американские фантастические рассказы
За всю свою жизнь Силач пожертвовал лишь тремя такими вечерами ради девушки. Все началось и закончилось за неделю. Она любила поесть и при встрече всегда говорила одно и то же: «Пойдем заморим червячка», так что во время последнего свидания он подвез ее к закусочной, открыл дверцу машины, помог выйти, произнес: «Вот здесь можно заморить червячка. Пока!» — и уехал. Вернулся к привычной жизни, дальним ночным заплывам и одиночеству. Много лет спустя другая его знакомая опоздала на полчаса, потому что слишком долго собиралась, и с тех пор он с ней не разговаривал.
Перебирая все это в памяти, мать смотрела на сына.
— Не стой здесь, — вдруг нервно произнесла она. — Ты мне действуешь на нервы.
— Вот еще… — пробурчал он обиженно.
— Слышишь, что я сказала! — Но даже ей самой стало ясно, что сердитого окрика не вышло. То ли голос у нее от природы такой слабый, то ли в глубине души она просто не желала разговаривать с сыном в повышенном тоне. Так можно сетовать на ранний приход зимы; от каждого слова веет холодом одиночества. И вновь беспомощно, бессильно: — Слышишь, что я сказала…
Он отправился на кухню.
— Я так думаю, многие ребята все-таки придут.
— Конечно, придут, — с готовностью откликнулась мать, и на лицо мгновенно вернулась улыбка.
Да, улыбка никогда не покидает ее надолго. Часто после бесконечных разговоров с сыном по вечерам мать словно поднимала вместе с ним тяжеленные гири. Когда он расхаживал по комнатам, ноги ныли у нее. А если Силач сидел, погруженный в раздумья, а это бывало нередко, она искала способ отвлечься от мрачных мыслей и частенько сжигала тосты или портила бифштекс…
Она коротко, негромко рассмеялась и сразу оборвала себя — так фальшиво получилось.
— Езжай, сынок, повеселись.
Но звуки эхом разнеслись по дому, словно здесь уже стало пусто, холодно, и надо ждать, когда он войдет и тепло вернется.
Губы шевелились, будто сами по себе.
— Ну, лети! Лети…
Он подхватил сидр и тыквы, быстро отнес в машину. Та оставалась такой же новенькой и блестящей, что и год назад, ведь ей совсем не пользовались. Силач постоянно полировал ее, копался в моторе, целыми часами лежал под автомобилем, подкручивал разные железки, или, развалясь в салоне, листал статьи о здоровом образе жизни и развитии мускулатуры, но ездил редко. Гордо укладывая плоды своего труда на переднее сиденье, он уже предвкушал возможность как следует повеселиться, и, поддавшись настроению, изобразил неуклюжего, нелепо семенящего мальчугана, который вот-вот все уронит. Мать привычно засмеялась.
Силач лизнул нелепый леденец, заскочил в кабину. Дал задний ход, съехал с посыпанной гравием дорожки, развернулся и, не посмотрев на стоящую во дворе женщину, помчался вдоль берега.
Она замерла, провожая глазами удалявшуюся машину. Леонард. Леонард, сыночек.
На часах пятнадцать минут восьмого. Было уже совсем темно. Дети, нарядившись привидениями, с криками носились по тротуарам, облаченные в развевающиеся на ветру простыни и маски, звонили в двери; раздувшиеся бумажные пакеты били их по коленкам.
Леонард!
Никто никогда не называл его так. Силач или Сэмми (уменьшительное от Самсона), Крутой, Геркулес, Атлас, но Леонард — никогда… На пляже его вечно окружали старшеклассники: уважительно щупали бицепсы, испытывали силу, восхищались и любовались так, словно перед ними был не человек, а новый спортивный автомобиль. А он горделиво шагал в сопровождении своей свиты.
Так повторялось из года в год. Смотревшие на него снизу вверх восемнадцатилетки становились девятнадцатилетками и приходили уже не так часто, отпраздновав двадцатилетие, появлялись совсем редко, а потом пропадали навсегда. Но на смену им неизменно приходило следующее поколение восемнадцатилеток; да, всегда появлялись новые ребята, готовые так же толпиться вокруг своего кумира на солнечном пляже. Ну а их повзрослевшие предшественники с той же неизменностью уходили куда-то, увлеченные чем-то или кем-то другим…
Леонард, мой хороший, славный мальчик!.. По субботам мы ходим в кино. Он весь день работает без напарников на высоковольтных линиях, ночью спит один в своей комнате и никогда не читает книг или газет, не слушает радио, не ставит пластинки, а в нынешнем году ему исполнится тридцать один. Когда, в какой момент произошло то, что обрекло его на такую жизнь — одиночество на работе днем, тренировки в одиночестве по вечерам? Конечно, в его жизни были женщины. Они появлялись время от времени, от случая к случаю… Маленькие, тщедушные и на редкость невзрачные все до единой, к тому же наверняка глупые, но это все-таки женщины, вернее, девушки! Впрочем, если мальчику уже за тридцать…
Мать вздохнула. Ну вот, скажем, вчера зазвонил телефон. Подошел Силач, но она могла легко угадать содержание беседы, потому что за последние двадцать лет слышала тысячи подобных разговоров.
Женский голос:
— Сэмми, это Кристина. Чем занимаешься?
Он сразу насторожился: короткие золотистые ресницы затрепетали, лоб прорезали морщинки.
— А что?
— Мы с Томом и Лу идем в кино, хочешь с нами?
— Если б еще что-то стоящее…
Она назвала фильм.
— Да ну! — Он презрительно фыркнул.
— А что, хорошая картина!
— Ничего хорошего. К тому же я еще не брился…
— Ну, пяти минут тебе хватит.
— Надо принять ванну, а это долгое дело.
Да, действительно долгое, подумала мать. Например, сегодня он мылся два часа. Причесывался раз двадцать, ерошил волосы и снова терзал их расческой, постоянно разговаривая сам с собой.
Женский голос в трубке:
— Ладно, как хочешь. Собираешься на пляж на этой неделе?
— В субботу.
— Значит, увидимся на пляже?
Он, скороговоркой:
— Ох нет, извини, в воскресенье.
— Хорошо, перенесем на воскресенье.
Он, еще быстрее:
— Если получится. Понимаешь, что-то не в порядке с машиной…
Она, холодно:
— Ясно… Ну пока, Самсон.
Он еще долго стоял, сжимая трубку.
Ладно, что там вспоминать. Сейчас-то мальчику весело. Вечеринка в полном разгаре, он привез с собой сидр и яблоки, целую уйму обычных яблок и тех, что на веревочках, чтобы вылавливать из воды, а еще конфеты. Сладкие, кукурузные — съешь их, и вспомнишь осень. Он бегает там со своим леденцом, похожий на озорного малыша, и все кричат, дуют в рожки, смеются, танцуют…
В восемь, в полдевятого, и еще через полчаса она открывала затянутую сеткой дверь и выглядывала на улицу, почти убедив себя, что слышит шум вечеринки, бодряще-неистовые звуки буйного веселья, что подхватил свежий ветер и, промчавшись через все темное побережье, принес сюда. Ей захотелось самой перенестись в маленький домик на пирсе, нависший над волнами, где сейчас рябит в глазах от пестрых маскарадных нарядов, где повсюду сияют безжизненной улыбкой тыквы, такие же непохожие одна на другую, как и люди, где объедаются воздушной кукурузой, выбирают лучший костюм или маску, где…
