Николай Павлов - Тринадцать сеансов эфиризации. Фантастические рассказы
Обзор книги Николай Павлов - Тринадцать сеансов эфиризации. Фантастические рассказы
POLARIS
ПУТЕШЕСТВИЯ ПРИКЛЮЧЕНИЕ ФАНТАСТИКА XLI
Николай Павлов
ТРИНАДЦАТЬ СЕАНСОВ ЭФИРИЗАЦИИ{1}
Фантастические рассказы
ТЕОРИЯ ДОКТОРА КОЩУНСКОГО (Городская легенда)
Предания о сверхъестественном и рассказы о легендарных событиях не составляют исключительной принадлежности далекого прошлого, но существуют и в наше прозаическое время. Средневековые легенды Карла Великого и Роберта Дьявола{2} сменились, с течением времени, легендой Наполеона. Все писатели, разрабатывавшие легенды — Шлегель, Гердер, Вальмаркэ{3}, Мори, а равно Гете и Виктор Гюго — черпали сказания не только из средневековых, но и из значительно позднейших источников, доходящих, в иных случаях, даже до половины текущего столетия. Легенды, которые пересказываются в разных местностях России, часто также относятся к настоящему, как и к прошлому. Множество таких легенд и преданий, описывающих то, что совершилось на народной памяти, идет толпой вдоль бесконечных берегов Волги, теснится в ущельях Дагестана, грезится потомкам храбрых чеченцев и передается из рода в род у татар, самоедов, якутов, чувашей и зырян.
По самому свойству своему, легенда селилась всегда под тенью густых, вечнозеленых лесов, ютилась на пустынных горных вершинах и населяла печальными призраками высокие и неприступные замки отжившего прошлого. Старинные русские легенды, в свою очередь, имеют местом действия или темные дубравы Волыни, в непогожий осенний вечер, или берега зачарованного «стодола» в Малороссии, в яркую лунную ночь, исполненную таинственной поэзии, или печальные снеговые пустыни, засыпаемые метелями и буранами.
Таким образом, все эти рассказы, полные тайны и очарования, по-видимому, сторонятся от больших городов, где нет простора для фантазии и приволья для чувства. Призракам легенды тесно в узких улицах города, и таинственный ропот предания бессилен бороться с шумом и гамом городской жизни. Однако, это не совсем так. Города имеют свои легенды, и эти «городские легенды», исполненные мрачного смысла, толпами блуждают по узким, лишенным света и воздуха улицам, спускаются в убогие подвалы, заглядывают на чердаки и наполняют своими бледными призраками роскошные, ярко освещенные чертоги.
Одна из таких «городских легенд» и является предметом настоящего рассказа.
I
Во второй половине семидесятых годов, в столичных, а за ними и в провинциальных городах было замечено странное движение, охватывавшее все классы городского населения. Движение это коснулось, между прочим, и большого университетского города N. Начиная с мелкого мещанства, проводившего целые дни на одной из окраин города, перед домом, в котором было «нечисто», и кончая довольно большим кружком профессоров местного университета, занимавшимся исследованием явлений мантевизма{4}, гипнотизации и спиритизма, — весь город был одержим манией таинственного, неисследованного и непостижимого. Под впечатлением фантастических россказней, в чрезвычайном обилии циркулировавших по городу, были смущены и настроены на нервический тон сверхъестественного даже такие лица, которые были чужды области таинственного едва ли не в большей мере, чем чужды этой области домашние животные этих лиц. Мелкие лавочники, возвратясь домой, на лоно своих семейств, с немалым смущением передавали содержание городских толков про нечистую силу, забравшуюся в дом сапожника, по Глухой улице и, несмотря на совокупные усилия пристава, его помощника, шести околоточных и одиннадцати городовых. не желающую оставлять излюбленного ею дома. Городские кумушки прибавляли при этом, что, благодаря столь неуместному и даже противозаконному пребыванию нечистой силы в доме, исконные обыватели его принуждены были искать себе другого пристанища. Полицейские протоколы, в свою очередь, надлежащим и вполне форменным, хотя и недостаточно грамотным образом, «удостоверяли о разбитии» всех до единого стекол в окнах злосчастного дома. Мелкий чиновный люд забросил, в это время, не только свой вечный преферанс, но и только что входившую тогда в моду игру в винт, чтобы посвящать свои досуги продолжительному сиденью вокруг стола, в чаянии его движения и стуков. Многие из этих двигателей науки или, вернее, двигателей стола предъявляли довольно странные претензии к силам, одухотворяющим безжизненную «столешницу». Так, один очень старый и совершенно выцветший чиновник держал над столом свои растопыренные пальцы до полного их одеревенения, в твердой решимости выведать когда-нибудь от «духа» действительное средство от геморроя. В таком же роде были и соображения многих спириток описываемых кружков городской «интеллигенции». Одна из них тщилась узнать у столешницы способ обворожить судебного пристава при местном окружном суде, молодого человека, расторопного до такой степени, что, считаясь постоянно женихом той или другой избранницы своего сердца, он, в течении целых десяти лет, с успехом выдирался из уз Гименея. Другие спиритки не задавали столешнице столь сложных задач и соглашались удовольствоваться лишь перечислением цифр того выигрышного билета, на который должен пасть, в грядущий тираж, выигрыш не меньше 75 тысяч. Для многих, впрочем, сеансы спиритизма являлись лишь средством провести несколько вечерних часов в близком и приятном общении с молодежью другого пола. Но даже эта веселая и беззаботная молодежь смущалась иногда при слишком явных и энергичных попытках стола завести оживленную causerie{5} с присутствующими испытателями таинств природы.
Что касается не фальсифицированной, а настоящей интеллигенции города N, то и она, в свою очередь, чутко прислушивалась к новым речам о новых предметах и с интересом отыскивала в столичных газетах, специальных медицинских изданиях и даже в кое-каких заграничных журналах все, что так или иначе, относилось к явлениям гипнотизации, мантевизма, тогда еще не получившего этого названия, и к теории «четвертого измерения», о котором, впрочем, имелось довольно смутное представление, так как многие «испытатели непостижимого» с немалым трудом справлялись даже и с «тремя» измерениями. Интерес этот поддерживался, между прочим, положительными известиями о том, что в рядах пророков сверхъестественного насчитывается немалое число профессоров нескольких, в том числе и столичных, университетов. Что касается до местного университета, постоянно и неизменно дававшего тон городу, то в нем чуть ли не половина всех жрецов науки, да еще, будто нарочно, науки как нельзя более точной, положительной и «естественной», находилась в числе сторонников всего неестественного, очень мало положительного и совершенно неточного.
