Анна Железникова - Самая страшная книга 2016 (сборник)
И все-таки это было гораздо лучше, чем смотреть, как в двух шагах от него на потрескавшемся пне высотой в папин рост лежит черный медвежий череп.
«Стой здесь, – сказал папа. – Никуда не ходи. Я скоро вернусь».
Зачем они вообще сюда пошли, ничего не сказав деду с бабой? Взяли сумку для фотоаппарата, сказали, что хотят сфотографировать летящий через лес снег.
Андрейка точно знал, что фотоаппарат остался дома, в городе. Вместе с мамой, которая «век бы не знала эту глушь».
Первый раз в жизни Андрейка видел, как папа говорит неправду, да еще и так, что от правды не отличишь. Неужели он и до этого так делал?
Они шли через застрявшие в воздухе снежинки, осматриваясь по сторонам и внимательно разглядывая древесную кору. Кое-где на ней торчали клочки черной шерсти, стиснутые тяжелыми берестяными складками.
«Так-так-так, – шептал папа под нос. – Здесь у нас коготь нацарапан, значит, направо… Андрейка, ну-ка присмотрись, у тебя глаза поострее, нет ли где еще шерсти?»
Зачем кому-то вешать на деревья шерсть? Может, он запутывает маленького человечка или живущего в земле хранителя воды?
Хранителя воды Андрейка боялся больше всего, потому что каждый день спускал к нему в скважину насос «Ручеек» со вставленным в боковой раструб резиновым шлангом. Однажды хранителю надоест, что кто-то ворует его воду, он дернет веревку с той стороны трубы, и Андрюша упадет вниз вместе с насосом и летящими сверху кольцами шланга.
Мальчик тут же одернул себя и подпрыгнул: то ли от стоящего в лесу холода, то ли от того, что по его спине пробежали мурашки. Ага, как же, пролезет он в скважину, держи карман шире. Туда и насос-то с трудом проходит: стукается металлическими боками о стенки осадочной трубы.
Но если хранитель очень захочет… если он потянет изо всех сил…
И все же череп куда страшнее.
Когда папа увидел этот череп, его брови перестали хмуриться, и с той секунды он не произнес ни слова. Андрюша понимал: именно его папа и искал, высматривая среди деревьев черную шерсть.
«Стой здесь. Никуда не ходи. Я скоро вернусь».
Череп был облит потрескавшимся черным варом, а из его макушки торчала скрученная засохшая стружка, спускавшаяся вдоль пня до самой земли. Прилепленная сверху, словно застрявшее в смоле насекомое.
Огромные передние клыки сомкнуты. Пустые глазницы блестят от налипших внутри хлопьев весеннего снега. Будто бы живой. Будто бы с наступлением ночи из кости прорастут бурые волосинки, из горловины выползет шея, а вслед за нею и остальное тело.
Медвежья голова оторвется от пня и превратится в нового зверя.
И так день за днем.
Где-то впереди, за лежащим на пне черепом, папа нашел прорытую в земле дыру и полез в нее.
На его плече болталась сумка от фотоаппарата, и теперь Андрюша понял, что в ней станет лежать что-то другое.
Но разве можно брать с собою вещи из таких мест?
Череп смотрел на Андрюшу пустыми глазницами. Ветер шевелил его деревянные волосы. Мальчик видел такую стружку и раньше, на коньке дедушкиного амбара. Кажется, дедушка называл ее инао.
Неужели он тоже бывал здесь?
Когда из дыры в земле послышалось копошение, мальчик вздрогнул от неожиданности и тревожно стал глядеть на спрятавшийся в земле проем. Вот-вот оттуда покажется мохнатый хранитель воды, мокрый с ног до головы, измазанный синеватой подземной глиной. Из его когтистой лапы будет свисать оторванная папина голова, которая теперь станет лежать на пне вместо медвежьего черепа, ожидая новых путников, идущих через лес по оставленным на деревьях клочкам шерсти.
Андрейка закрыл глаза.
Шаг за шагом. Все ближе и ближе.
– Эй, сына, чего это ты зажмурился? В трех соснах потерялся?
– Ага, скажешь тоже… Где ты видишь сосны? Елки и березки одни.
Папа улыбнулся и потрепал его по голове. От рукава его куртки пахло сигаретами, а еще – холодом спрятанной в земле пещеры.
Сумка на плече раздулась, да так, что не могла застегнуться.
Из-под пластмассовых застежек свисал краешек шкуры. Черный, словно вар на медвежьем черепе.
– Пап, – вполголоса сказал Андрейка. – Унеси это обратно… оно же неспроста здесь положено. Пожалуйста. Я ничего не скажу бабе и деду.
Папа поднял голову и посмотрел вверх.
Хлопья снежного пепла колотили по его лицу, но он их совершенно не чувствовал. Гудящее небо молчаливо тащило спрятавшееся за облаками солнце на другой конец дня и не обращало внимания на человека, пришедшего туда, куда не следует приходить.
– Андрейка… вот как ты думаешь… если муха упала в банку с молоком… стоит ли ей шевелить лапками и лезть оттуда?
– Конечно. А вдруг получится.
– Вот и я так думаю, сына. Пойдем домой. Холодно же.
Взяв Андрейку за руку, папа зашагал прочь от укрытой в земле пещеры.
Где-то там, впереди, спрятались затерявшиеся в лесах деревенские домики, и в одном из них их ждали дед с бабой, накрыв на стол потрепанную скатерть и поставив на нее миску с пирогами и только-только вскипевший электрический чайник.
Вслед за ними оставались следы, едва заметные в тонкой пелене снежных хлопьев.
* * *«Длака» – вертелось в голове забытое слово.
Медвежья шкура раскинулась на покрывале старой панцирной кровати, гладкая, блестящая, будто только-только снятая со зверя. Волоски отливали темно-синим и были приятными на ощупь – мягкими, словно пакля.
Игорь смотрел на нее и сжимал в руке мобильный телефон.
Шероховатая пластмасса телефона напоминала хитиновый панцирь гигантского насекомого. Отвернешься, зазеваешься – и из черных боков вылезут длинные цепкие лапки. Сочащиеся ядом челюсти уцепятся за кожу, и тварь сунет голову в разрез на теле, заскрипит, полезет внутрь.
Мужчина тряхнул головой, поднялся со стула и посмотрел в окно.
Там все так же продолжал сыпать случайный весенний снег, словно насмехаясь над ним, забрасывая белыми лепестками спрятанную среди лесов могилу, в которую превратилась деревня. Сюда приезжали только старики – чтобы умереть. Потеряться в бесконечности мхов и сопок, словно сгнившие деревянные дощечки, на которых уже невозможно разглядеть названия поселков и рек.
Больше некому уносить в земляную пещеру раскиданные по лесу медвежьи кости и пропевать слова охотничьих песен. Охотники давным-давно вымерли, как и их великий скотий бог. Не у кого выпрашивать лосей и глухарей. Разъяренные реки перестали выходить из берегов. Плотины украли вчерашний день, переписали его строчками легенд, в правдивости которых начали сомневаться даже старожилы.
На кровати лежал последний осколок священного мира.
